Рязанская деревня в 1929-1930 гг: August 2013

УНИВЕРСИТЕТ ТОРОНТО ЦЕНТР РОССИЙСКИХ И ВОСТОЧНО-ЕВРОПЕЙСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ (CREES)
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ РЯЗАНСКОЙ ОБЛАСТИ
РЯЗАНСКАЯ ДЕРЕВНЯ в 1929 -1930 гг.
ХРОНИКА ГОЛОВОКРУЖЕНИЯ ДОКУМЕНТЫ И МАТЕРИАЛЫ
ОТВЕТСТВЕННЫЕ РЕДАКТОРЫ СОСТАВИТЕЛИ:
Л.Виола С.В.Журавлев
Т.МакДоналд А.Н.Мельник
Москва РОССПЭН 1998

https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_bXA1bVhrNHF4ZG8/edit?usp=sharing

Данная работа выполнена совместно Университетом Торонто и Государственным архивом Рязанской области. Она является частью Программы исследований по советской истории сталинского периода и Архивного проекта, осуществляемых Университетом Торонто и финансируемых Советом по социальным наукам и гуманитарным исследованиям (Канада).
Макет книги подготовлен Светланой Родионовой. Редакторы благодарят Андрея Родионова, Елену Осокину, Джеффри Бурдса, Стефана Фрэнка, Дайану Кирееву, Филипа Кремера, Дженнифер О'Ши, а также сотрудников ГАРО за помощь в работе.
КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ О РЕДАКТОРАХ:
Виола Линн — профессор истории и сотрудник Центра российских и восточно-европейских исследований Университета Торонто, Канада. Закончила Колумбийский Университет и аспирантуру Принстона. Специалист в области коллективизации и истории советского крестьянства 1920-1930-х гг. Автор книг: «The Best Sons of the Fatherland: Workers in the Vanguard of Soviet Collectivization* (NY: Oxford Univ. Press, 1987), «Peasant Rebels Under Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant Resistance* (NY: Oxford Univ. Press, 1996), соредактор книги «Russian Peasant Women» (NY: Oxford Univ. Press, 1992).
Журавлев Сергей Владимирович — кандидат исторических наук, научный сотрудник Института российской истории РАН. Окончил историко-ар-хивный институт и аспирантуру РГГУ. Специализируется в области советской социальной истории и источниковедения. Автор около 40 научных работ, в том числе монографии «Феномен "Истории фабрик и заводов": горьковское начинание в контексте эпохи 1930-х годов» (М., 1997). Соредактор, автор и составитель сборников: «Профессионализм историка и идеологическая конъюнктура: проблемы источниковедения советской истории» (М., 1994), «Голос народа: письма и отклики советских людей о событиях 1917—1932 гг.», «1930-е гг.: общество и власть» (оба — М., РОССПЭН, 1998)
МакДоналд Трэси — аспирантка Университета Торонто. Закончила данный Университет. В настоящее время работает над диссертацией по истории рязанского крестьянства в период между гражданской войной и коллективизацией.
Мельник Андрей Николаевич — заместитель директора Государственного архива Рязанской области. Выпускник историко-архивного института. Области научных интересов: архивоведение, краеведение, подводная археология. Автор нескольких десятков научных и популярных статей, а также документальных фильмов.

От архива
Участие Государственного архива Рязанской области в подготовке данного сборника — знаменательное событие, отражающее важнейшие тенденции развития исторической науки: особое внимание к региональным исследованиям в широком смысле слова, важность овладения как можно более широким кругом источников, плодотворность международной кооперации ученых разного профиля, в которой архивисты занимают все более прочное место.
Чем же примечательна подготовленная нами книга? Большинство ранее вышедших публикаций ГАРО по проблемам коллективизации и истории рязанского крестьянства XX в. носили характер политического заказа, что видно даже из названий: «Крестьянское движение в Рязанской губернии в годы первой русской революции» (Рязань, 1960); «Борьба за установление и укрепление Советской власти в Рязанской губернии» (1917—1920 гг.) (Рязань, 1957); «Из истории коллективизации сельского хозяйства Рязанской области (1927—1935 гг.)» (Рязань, 1962); «Коллективизация сельского хозяйства Центрального промышленного района (1927—1937 гг.)» (Рязань, 1971). И это при том вовсе не случайном факте, что серьезное изучение истории рязанского крестьянства XX в. началось и особенно активно велось именно в период хрущевской «оттепели». Составители сборников проделали огромную работу, заложив .фундамент для дальнейшего изучения темы.
Заметим, что опубликованный в перечисленных сборниках массив документов на целых двадцать лет (до середины 1990-х годов) послужил основой для книг, брошюр, диссертаций, статей о крестьянстве и коллективизации в Рязанском крае. Между тем для указанных сборников характерна свойственная тому времени односторонность в отборе документов, призванная подтвердить общепризнанные концепции. Достаточно открыть сборник «Из истории коллективизации сельского хозяйства Рязанской области», чтобы по бросающемуся в глаза количеству отточий понять, насколько тщательно даже из отобранных для публикации документов вычищались все подозрительные или крамольные места. Учитывая, что «негатив» был старательно упрятан в спецхране и оказался недоступен как большинству советских, так и иностранным исследователям, упомянутые сборники играли роль монополистов, диктующих историкам свои представления о прошлом. Пробелы в полноценной источниковой базе заметно сужали объективность исследований и ограничивали возможности всесторонней оценки событий и явлений.
Возникает закономерный вопрос: а было ли что скрывать? Ныне открытые материалы рязанских архивов подтверждают, что введение в научный оборот всего комплекса источников способно поставить под сомнение многие кажущиеся вполне аксиоматичными представления, в частности, по периоду 1917—1940 гг., с новой силой подтверждая ущербность «усредненного» подхода к истории (в особенности, такой огромной и разнообразной страны, как Россия), и убеждая в чрезвычайной важности региональных исследований. Так, на примере Рязани можно спорить об активной поддержке крестьянами отраженной в Декрете о земле программы уравнительного землепользования, о поддержке беднотой, составлявшей в рязанской деревне 1920-х гг. до 80% населения, мероприятий Советской власти, в том числе — продразверстки, налоговой и антирелигиозной по
III

литики, раскулачивания, коллективизации. По документам прослеживается значительно более сильное влияние здесь общины в 1920-е гг., чем принято было считать. Сравнительно мирное «врастание» в колхозы, не принявшее масштабы настоящей гражданской войны, в значительной степени объяснялось не только более изощренным характером деятельности огромной карательной машины, о чем, естественно, не принято было писать, но и крайней психологической усталостью населения от социальных катаклизмов. Все это говорит о широком проблемно-дискуссионном поле, открывающемся для современных исследователей в связи с введением новых материалов, в том числе — настоящего сборника — в научный оборот.
Новый всплеск интереса к истории коллективизации в Рязанском крае возник в конце 1980-х годов, в основном, в связи с выходом романа Бориса Можаева «Мужики и бабы», удостоенного в 1989 году Государственной премии СССР. Описанные им в последних главах события Пителинского восстания в феврале 1930 г. в Рязанском округе привлекли внимание ученых и общественности к данной теме. Вышедшие в газете «Правда» интервью и статьи писателя (25 февраля 1989 г., 31 июля 1989 г. и т.д.) вызвали обширную полемику в местных газетах. Однако за рамки обличительной публицистики дискуссия не вышла. Поскольку сам Б.Можаев не скрывал, что с архивными материалами не работал, а опирался в основном на рассказы участников и очевидцев событий в Пителино, записанные спустя много лет, можно с полной уверенностью утверждать, что публикуемые в нашем сборнике документы открывают новую страницу в серьезном изучении этого крестьянского выступления, ставшего одним из символов переосмысления истории периода перестройки.
С начала 1990-х гг. к богатым коллекциям ГАРО, в состав которого влились фонды Рязанского партархива, все чаще обращаются иностранные исследователи. В читальном зале плодотворно работали ученые из США, Канады, Японии и других стран. Сфера их интересов в основном также связана с историей рязанского крестьянства. У провинциальных архивистов появилась, наконец, возможность не только подробно узнать, над чем работают зарубежные коллеги, но и успешно сотрудничать с ними. Активное введение материалов ГАРО в научный оборот способствует превращению Рязани в один из ведущих региональных научных центров России. Одним из доказательств этому стала состоявшаяся летом 1993 г. первая в США «региональная» конференция, специально посвященная «Социо-эко-номической истории Рязанской провинции». Она прошла в Иллинойском университете, куда были приглашены и рязанские архивисты. Во вступительном слове профессор Д.Бушнелл отметил: «В течение ряда лет некоторые историки уделяли в своей работе особое внимание этому району. Каждый из них посетил Рязань независимо от остальных, и каждый до посещения Государственного архива Рязанской области сталкивался с неполнотой исторических свидетельств о Рязани...» Открывшиеся возможности, по мнению выступавших, несравнимы с ситуацией «вакуума», оторванности от документов, в которой им приходилось находиться долгие годы и которая не способствовала достижению оптимальных научных результатов. В полной мере это можно отнести и к изучению проблем коллективизации в СССР.
Исходя из вышесказанного, актуальность появления данного сборника очевидна. В ходе его подготовки была проведена значительная работа по выявлению документов в фондах Рязанского губернского (Ф. Р-4) и окружного исполнительных комитетов Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов (Ф. Р-5), Рязанского окружного комитета ВКП(б) (Ф. 2), составивших основу книги. При этом центральное место в ней занимают отложившиеся в фондах губисполкома и окрисполкома материалы ОГПУ,
IV

Административного отдела окрисполкома (милиции) и прокуратуры. Помимо перечисленных фондов, к работе над сборником в той или иной степени привлекались документы районных, уездных и волостных исполнительных комитетов, губернского и окружного земельного отделов, союзов сельскохозяйственных коллективов, уездных и районных комитетов ВКП(б).
Конечно, включенные в сборник документы составляют лишь малую толику огромного массива источников по истории коллективизации и Рязанского края на рубеже 1920-х — 1930-х гг. Интереснейшие и уникальные материалы еще ждут своего исследователя. Это относится, к примеру, и к документам ОГПУ, которых в ГАРО только за 1929—1930 гг. хранится свыше 1200 и которые по понятным соображениям все не могли войти в данную публикацию.
С 1989 г., после проведения работы по рассекречиванию, материалы ГАРО, включая документы силовых ведомств, находятся на открытом хранении и доступны всем исследователям. Удивительно, но факт — за прошедшие 8 лет научное использование сведений этих источников практически не вышло за рамки традиционной архивной деятельности — выполнения социально-правовых запросов граждан, работа над которыми, в том числе в связи с реабилитацией раскулаченных, идет полным ходом. Частичное использование данных из документов ОГПУ в двух статьях и одной радиопередаче за такой временной период — крайне низкий показатель активности историков и местных краеведов. Причины такой «медлительности» кроются в том числе — в незнании информационных возможностей этих источников, в сложности их критического анализа и интерпретации. Хочется надеяться, что введение их в научный оборот в данном сборнике станет не только поводом для публицистических дискуссий о переосмыслении рязанской истории, но и явится стимулом для серьезных исторических и источниковедческих работ.
И последнее. Есть веская причина, по которой история ГАРО навсегда оказалась связанной с трагедией коллективизации в Рязани. В декабре 1929 г., в разгар событий, описываемых в сборнике, был арестован директор Рязанского архива, его организатор и собиратель С.Д.Яхонтов. Отрывок из его воспоминаний, хранящихся в личном фонде в ГАРО (Ф. Р-2798), — прекрасная иллюстрация к многочисленным строкам публикуемых документов, посвященным рязанским домам заключения, как изящно назывались в то время тюрьмы. «Началась беспощадная, насильственная ломка старого деревенского быта. Результат этой борьбы — переполненные тюрьмы с октября и ноября 1929 г. Посидев 4 месяца, я понял, что большинство "тюремных" — хозяйственные люди, отстаивавшие и личную свободу, и свой быт... Лодырей не встречал я среди них... Население Дом-Зака всегда в своём составе отражает или политический, или социальный момент в жизни народа. Не выходя из тюрьмы, можно хотя бы приблизительно представить себе, что творится в жизни страны вне тюрьмы ...Большинство, которое окружало меня, были взяты "по подозрению", "догадкам", "доносам", прошедшие через ГПУ: ...купцы — бывшие и настоящие, так называемые кулаки, ремесленники, арендаторы, хозяйственники, антиколхозники (особенно увеличение к марту), чиновники... Священников при мне насчитывалось до 130. Здесь я насмотрелся на горе и слёзы, что лились рекой, благодаря любителям властолюбия. О, если преподнести им все это на страшном суде! Террор... для одних это особая политическая организация и орудие власти, для других... все несказанное горе, которое только может вместить в себя человеческое сердце».
А.Н.Мельник

ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ «ЧЕТВЕРТОЙ РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ»
С.В.Журавлев
«Ах ты доля, моя доля, До чего ты довела, И зачем же, злая доля, Ты свободу отняла ?
Мы боролись за свободу, Проливая кровь свою, А теперь нас загоняют В настоящу кабалу...»
Эти строки о тяжелой русской доле, об утраченной свободе — не из распевных былин времен татаро-монгольского ига и не из удалых песен казацкой вольницы Стеньки Разина. Обнаруженное в январе 1930 г. в разгар массовой коллективизации написанным на заборе рязанского села Шевелевский Майдан, это стихотворение попало к «литературоведам» из ОГПУ и было квалифицировано ими как антисоветская листовка. Вряд ли ее автор — так и оставшийся безымянным земляк великих современников Сергея Есенина и К.Э.Циолковского — мог предположить, что спустя 60—70 лет замки секретных архивов, наконец, будут сбиты и люди начнут узнавать правду о трагедии в рязанской деревне в 1929—1930 гг.
Открывая этот сборник, читатель должен приготовиться к тому, что ему предстоит не легкое, развлекательное путешествие на корабле «истории». Впереди — волнующее и эмоциональное, но чрезвычайно трудное, часто с негодованием, неприятием, с крушением стереотипов столкновение с суровой реальностью, беспристрастно отраженной в документах о, казалось бы, совсем недавнем прошлом России.
Наша главная задача как составителей сборника заключалась во введении в научный оборот уникального комплекса источников, которые позволят во многом по-новому взглянуть на историю коллективизации сквозь призму событий, происходивших на рубеже 1920 — 1930-х гг. в рязанской деревне. Думается, это тот самый случай, когда количество неизвестных ранее фактов, отраженных в документах, естественно переходит в некое иное качество — в складывание новых представлений о «великом переломе» в деревне как явлении крайне сложном, противоречивом, многофакторном и в исправление существовавшего до недавнего времени кривого, одностороннего «историографического зеркала» коллективизации. Несомненно и то, что публикуемые документы — прекрасный повод для серьезного разговора о более общих тенденциях и процессах, происходивших в советском обществе на рубеже 1920 — 1930-х гг.1
Мы отдаем себе отчет в том, что эта книга по-разному может быть воспринята читателем. Искушенный ученый безусловно найдет в ней немало новых фактов и проблем, но того, кто не вполне подготовлен, книга может привести своей сугубой обнаженностью в состояние настоящего эмоционального шока. Когда из строки в строку, из страницы в страницу,
VI

из документа в документ как волны накатывают конкретные факты вседозволенности властей, пьянства, хулиганства, распущенности, правового нигилизма, бесхозяйственности, воровства и т.п., то впору растеряться и воскликнуть: «Так вот она, оказывается, какая, истинная Россия конца 1920-х — начала 1930-х гг., вот оно где по-настоящему проявилось, истинное лицо Советской власти!»
Правда ли это? Правда, если совершенно абстрагироваться от места и времени описываемых событий, если не принимать во внимание, что происходили они именно на рубеже 1920 — 1930-х гг. в обществе, родившемся и сформировавшемся как социальный организм в основном в царские времена, больном и смертельно уставшем от многочисленных войн и социальных катаклизмов первой трети XX в., в условиях экстремальной ситуации, которую сами рязанские крестьяне — современники событий — метко, окрестили не иначе, как ЧЕТВЕРТОЙ РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ. Правда, если не учитывать специфику публикуемых источников и оставить в стороне вопрос о степени их достоверности (о чем речь пойдет ниже), если забыть, что Россия в массе своей состояла не из тысяч алкашей и хапуг, а из миллионов незаметных честных тружеников, имена которых, как правило, не попадали в сводки ОГПУ и милицейские протоколы. Это не означало, однако, что «великий перелом» оставил их равнодушными зрителями: уникальность ситуации как раз и заключалась в том, что в короткий промежуток времени в орбиту исторических событий объективно оказались вовлечены самые широкие слои населения, чьи интересы коллективизация реально затрагивала.
Открывая этот сборник, нужно помнить, что он в известном смысле представляет собой хронику чрезвычайных происшествий, количество которых в период насильственной коллективизации действительно зашкаливало за все мыслимые пределы, когда к тому же границы политического и уголовного криминала оказывались весьма размытыми. Однако жизнь рязанской деревни, даже во времена самых страшных социальных потрясений, отнюдь не замыкалась на этом, будучи намного более многообразной и полифоничной. Вопреки трудностям и невзгодам, крестьяне продолжали отмечать праздники, справлять свадьбы, любить и рожать детей, сеять хлеб и строить дома, тянуться к грамоте и знаниям. Значит, взгляд на события в Рязанском округе на рубеже 1920 — 1930-х гг. сквозь призму служебных документов силовых ведомств, прежде всего, Рязанского окрот-дела ОГПУ с его весьма специфическими функциями, — взгляд исключительно важный, во многом уникальный, долгое время хранимый за семью печатями, но ни в коем случае не могущий претендовать на истину в последней инстанции.
Хочется надеяться, что богатые документы сборника внесут посильный вклад в реконструкцию деталей жизни и быта рязанской деревни периода коллективизации, в воссоздание психологического портрета ее жителей. Чего стоят, к примеру, меткие, полные юмора стихотворные антиколхозные листовки (даже листовки — и те непременно в рифму!), дошедшие до нас, как это ни парадоксально, именно благодаря «стараниям» сотрудников ОГПУ. Поражает и сочный, образный крестьянский язык, нестандартность мышления рязанцев, о чем красноречиво свидетельствуют многочисленные источники, вкрапленные в сводки и другие материалы. Рассыпанные по страницам сборника и выдающие природную талантливость рязанского мужика, такие творческие «искры» приоткрывают дверь в совершенно иной, малоизвестный мир рязанской деревни.
Так в чем же «соль» нашего сборника? Как уже, видимо, понял читатель, мы постарались построить его так, чтобы книга привлекла и историка-профессионала, и студента, приступающего к изучению российской
VII

истории, и любителя-краеведа, любого заинтересованного человека. Не исключено, что многие рязанцы, найдя знакомые фамилии, увидя названия населенных пунктов, впервые именно со страниц этой книги узнают факты из истории своей семьи или родной деревни, что станет толчком для дальнейших поисков.
С научной же точки зрения, нельзя не отметить несколько новаторских черт, которые выделяют сборник в ряду подобных. Построенная в русле социальной истории, книга посвящена не сильным мира сего, а сотням простых рязанцев — «бунтовщиков» и информаторов О ГПУ, священников и уполномоченных по коллективизации, судьбы которых проходят по страницам сборника. Его жанр можно было бы определить как «документальный микроанализ». Речь идет о детальном изучении посредством документов «среза жизни» определенного региона в ограниченный промежуток времени, что и позволяет добиться максимальной конкретности и подробности, уйдя от навязших в зубах обобщенных концепций, схем и исторических клише. И действительно, благодаря уникальным источникам, перед нами разворачивается буквально день за днем, а иногда час за часом, в трагической динамике, грандиозная панорама апогея коллективизации в Рязанской губернии (округе) в течение нескольких месяцев начала 1930 гг. Первый раздел сборника позволяет в полной мере оценить обстановку, предшествующую этим событиям. При этом впечатление от документов, — их информативной насыщенности, максимальной приближенности к дыханию деревенской жизни, — настолько сильное, что временами начинаешь ощущать себя участником описываемых событий, забывая, что «машина времени» все еще не изобретена.
«Я представляю себе сейчас положение как революцию в деревне, как гражданскую войну...», — признавался в начале 1930 г. один из действующих лиц сборника крестьянин Брызгалин. События в рязанской деревне в период массовой коллективизации действительно по своим масштабам, характеру потрясений, а также прямым и косвенным результатам вполне сопоставимы с революцией, только революцией особого рода. Вчитаемся внимательно в содержание публикуемых документов. Действительно, когда еще, как не во времена революционной смуты и хаоса, появляется в обществе столько пены, грязи в виде людишек, готовых погреть руки на горе других, свести личные счеты, всласть покомандовать, унизить, оскорбить, да еще и кичиться своей безнаказанностью? Политические штормы и идеологические кампании для них, как правило, — личностей абсолютно беспринципных, — лишь удобный способ половить рыбешку в мутной воде. Разве не об этом буквально кричат документы сборника? Заняв властную табуретку в крохотной деревеньке, такой начинал крушить направо и налево, упиваясь властью, сводя личные счеты и не забывая удовлетворять свои «маленькие слабости», пусть даже это идет вразрез с законом или проведением «классовой линии». Отсюда — и многочисленные случаи, когда за взятку или бутылку водки зажиточным крестьянам удавалось избегать серьезных неприятностей. Публикуемые сводки ОГПУ пестрят сообщениями такого рода, как и сведениями о том, что зачастую во время массовых выступлений местные власти существовали лишь номинально, их никто не слушался, а в ряде случаев они арестовывались восставшими крестьянами, бравшими бразды правления в свои руки, выставлявшими в селах патрули и т.п. Это ли не революционное развитие событий? Как и во времена многочисленных великих «смут», пережитых Россией, ситуация в Рязанском округе на рубеже 1920 — 1930-х гг. характеризовалась крайней противоречивостью, а порою развивалась вопреки всему, по своей, слабо поддающейся объяснению, внутренней логике, зафиксированной в документах.
VIII

Когда еще, как не в условиях крайней социальной напряженности периода коллективизации, в рязанском обществе циркулировало столько слухов? Правдоподобные и нелепые, не знавшие преград и распространявшиеся с удивительной быстротой, слухи стали не только важным источником и способом передачи населением социально значимой информации, но и, как видно из документов, оказывали реальное воздействие на настроение и поведение людей. Как еще можно оценить, например, ситуацию, когда слух о предстоящем срочном закрытии церкви в Спасском районе вызвал такую панику, что за несколько дней в ней было совершено 180 (!) свадебных обрядов?
Подчеркнем и обстоятельство, которое трудно осознать современнику: бурные события второй половины XIX — первой трети XX вв. в российской деревне, пиками которых явились крушение крепостного права в 1861 г., первая русская революция 1905—1907 гг. с многочисленными бунтами, социалистическая революция 1917 гг. и уравнительное наделение землей, крестьянские восстания против политики военного коммунизма 1919—1921 гг., наконец, хлебозаготовки и коллективизация — все эти поистине рубежные вехи в истории крестьянства произошли в течение всего лишь шести десятков лет, то есть на памяти одного поколения. Потому-то сравнение рязанскими крестьянами колхозов с барщиной звучит в документах сборника не столько как звучная метафора, сколько как меткое историческое сопоставление с временами не столь уж далекого прошлого.
Нет сомнения, что именно груз исторической памяти поколения войн, революций, реквизиций, карательных отрядов оказывал если не решающее, то весьма существенное влияние на выбор форм и методов коллективизации в конце 1929 — начале 1930 гг., причем как в глубинке, так и на уровне рязанского руководства. Но даже и в этой ситуации «человеческий фактор» играл далеко не последнюю роль. Можно спорить о сходствах и различиях, причинно-следственных связях рязанских восстаний 1930 г. со знаменитой «антоновщиной» 1919—1921 гг. в соседней Тамбовской губернии2 , но не поспоришь с историческим фактом: Председателем Рязанского губисполкома в 1929 г. оказался ни кто иной, как один из главных душителей «антоновщины» А.С.Лавров, сделавший карьеру в те годы в должности председателя Козловского уездного военного совета по борьбе с крестьянским восстанием, а затем — зампреда Тамбовской губчека. Сказались ли такие исторические параллели на ходе коллективизации в Рязанской губернии (округе), — судить читателям сборника.
О коллективизации уже известно и написано немало: и о сопровождавшем ее насилии, закрытии церквей и гонении на религию, и о раскулачивании, и об утрате крестьянином в результате лишения его земли чувства и ответственности хозяина. Обо всех этих и иных факторах, оказавших вне всякого сомнения поистине революционное воздействие на качественные изменения в советском обществе в процессе так называемого «коренного перелома» на рубеже 1920 — 1930-х гг., а по сути дела — во многом послуживших основой формирования нового общества образца 1930—х гг., пытливый читатель найдет немало интересного в нашей книге. Хотелось бы, чтобы он задумался и над тем, о чем пишут, к сожалению, пока еще редко. В рязанской глубинке, как и в российской деревне в целом, почти все жители состояли в родственных отношениях друг с другом. Потому-то сплошь и рядом находим в документах, что уполномоченный по коллективизации Сидоров с помощью деревенского комсомольца Сидорова раскулачил местного кулака Сидорова, а милиционер Сидоров арестовал середнячку Сидорову, вступившуюся за кулака. Все это было бы смешно, если не было бы столь грустно. В ходе хлебозаготовок и коллективизации на глазах рушился не только вековой, общинный в своей осно
IX

ве, уклад жизни рязанской деревни, который не смогла разломать даже революция 1917 года3. Активно разрушалось самое святое — родственные связи, что в этом смысле стало страшным продолжением братоубийственной гражданской войны. Кроме того, был объявлен крестовый поход против религиозных ценностей и представлений, опять-таки густо замешанных на общинной морали (в том числе — о нравственности, браке, семье и пр.) — вчера еще духовного стержня нации. Активно внедрялась новая мораль, основу которой составлял тезис: идейная преданность выше, чем семейные и родственные узы.
Коллективизация действительно сопровождалась глубочайшим расколом российского общества, оказавшегося на рубеже 1920 — 1930-х гг. в состоянии очевидного не только экономического, социально-политического, но и культурно-мировоззренческого кризиса, последствия которого до сих пор не вполне ясны. Тем ярче документы сборника демонстрируют примитивизм долгое время существовавшего подхода к этому сложнейшему явлению, когда господствовало стремление вычленить всегда и во всем в качестве главной — классовую линию противостояния. Такой подход оказывается бессильным объяснить, например, почему публикуемые сводки Рязанского окротдела ОГПУ сообщают, что главными зачинщиками антиколхозных выступлений наряду с середняком была крестьянская беднота, проявившая при том особую активность в отстаивании своей позиции, вплоть до открытого сопротивления властям. Или: в чем причины столь широкого распространения в деревне «кумовства», защиты и поддержки беднотой раскулаченных зажиточных крестьян, священников? В то же время, многие сельские активисты, комсомольцы и члены партии, искренне верившие в необходимость социалистического преобразования деревни, лично участвуя в арестах и реквизициях родственников, друзей, соседей оказались тем самым «повязанными кровью». Встав перед нечеловечески трудным выбором, многие из них, а вовсе не только кулаки в предчувствии раскулачивания, всеми правдами и неправдами уезжали в город, на работу или учебу. Эти неоднозначные явления отразила и статистика: если в октябре 1929 г. в Рязанском округе числилось 366 395 крестьянских хозяйств, то уже через три Месяца — к середине января 1930 г. их стало на 23 тысячи (!) меньше — 343 2204 .
Публикумые документы приводят и к другому важному выводу: коллективизация в рязанской деревне осуществлялась на фоне обострившегося противостояния старшего и молодого поколений. Это не случайно. При проведении коллективизации и раскулачивания, в ходе кампании по закрытию церквей власть явно делала ставку не только на крестьянскую бедноту, но и в целом на более образованное, радикальное, склонное к переменам молодое поколение. Среди сельских активистов, бригадников, уполномоченных, «безбожников» преобладала молодежь, максималистские заскоки и нетерпение которой не в последней степени способствовали «головокружению от успехов», «перегибам» в глубинке.
Период сплошной коллективизации особо знаменателен и тем, что такого взрыва открытых массовых выступлений против власти и ее политики не было за всю советскую историю. Рязанский округ и тут значился среди «отличившихся». Только за первые 3 месяца 1930 г. здесь было официально зарегистрировано органами ОГПУ 101 массовое выступление крестьян и 49 террористических актов5, что вывело Рязань на одно из первых мест не только по Московской области, но и по всему центральному региону. За этими цифрами чаще всего скрываются страдания людей, доведенных до отчаяния. Но ни конкретные обстоятельства и причины этих «бунтов», ни фамилии «зачинщиков» до недавнего времени не были известны, хотя каждое из массовых выступлений заслуживает специального изучения.
X

Публикуемые в сборнике документы ОГПУ и других рязанских силовых ведомств впервые позволяют пролить свет на ранее неизвестные факты рязанской истории и незаслуженно вычеркнутые из нее имена.
Сказанное в полной мере относится и к руководителям Рязанского округа 1929—1931 гг.6 Хотя они находились под сильным прессингом столичного руководства, однако считать их простыми марионетками было бы явной ошибкой. Именно от первых лиц во многом зависел не только выбор форм, методов, сроков коллективизации, чрезвычайно важная в тех условиях кадровая политика, но и «установки» на каждодневную практическую работу на местах. Между тем за указанный краткий период в Рязани сменилось 3 председателя окрисполкома, 2 секретаря окружкома ВКП(б) и 2 начальника окротдела ОГПУ, ставших в конечном счете жертвами политической конъюнктуры. Настоящая кадровая чехарда вместе со стремлением вновь назначенных руководителей выслужиться, во что бы то ни стало «оправдать доверие» стали дополнительными и весьма существенными факторами дестабилизации ситуации, ввергшими округ в пучину хаоса и массовых нарушений законности.
«Баба, знамо дело, — дура. Что с нее взять?» Этим своеобразным и очень удобным щитом, тонко учитывавшим характерные приметы общественного сознания тех лет, чаще всего прикрывались инициаторы массовых антиколхозных выступлений в рязанской глубинке. Здесь, в обстановке, весьма далекой от веяний эмансипации, в основном продолжало жить традиционное патриархальное представление о мужчине как хозяине, главе семьи, отвечающем, в отличие от женщины, за свои слова и поступки, с которого и спрос особый. Нельзя забывать и того, что в массовом сознании, видимо, не случайно сформировался ставший нарицательным стереотип «рязанской бабы» — собирательный образ «базарной», крикливой женщины «без тормозов», «бой-бабы». В то же время документы сборника безусловно отразили новые веяния времени — втягивание крестьянок в активную общественно — политическую жизнь, что стало результатом целенаправленной политики государства в 1920-е гг. в области пропаганды женского равноправия. Любопытно, что сводки ОГПУ свидетельствуют о широком распространении случаев, когда во время бунтов и «разборок» с местными властями рязанские мужики держались позади толпы, поощряя более эмоциональных женщин на решительные действия: «Давайте, бабы, вам все равно ничего не будет». И им, действительно, в большинстве случаев «ничего не было». Нет никакого сомнения в том, что окажись впереди бунтующей толпы мужики с кольями, — вооруженные уполномоченные и бригадники открыли бы огонь, а уж потом точно: тюрьмы крестьянам не миновать. Но воевать с женщинами — позора не оберешься. Так, по существу именно благодаря бабьим бунтам и особенно активному участию ря-занок в массовых выступлениях в ходе коллективизации, столкновения на этой почве не были столь кровавыми, как могли бы быть. «Бабий фактор» помогал одерживать временные победы: не вступая в схватку с крикливым и возбужденным «женским воинством», представители власти зачастую покидали «поле боя», спеша за подкреплением. А когда ситуация успокаивалась и начиналось выявление зачинщиков и выяснение причин, то все можно было списать на излишнюю эмоциональность и «неразумность» крестьянок или кулацкую агитацию.
Сопротивление беззаконию, принудительным методам коллективизации приобретало самые разные, в том числе легальные формы. В документах сборника говорится о ходоках, которые посылались рязанскими крестьянами к М.И.Калинину. В ГАРО имеются данные о том, что крестьянские общества и отдельные граждане, возмущенные «перегибами» и беззаконием на местах, засыпали жалобами руководителей разного уровня,
XI

ЦИК, партийные, советские и профсоюзные органы, прокуратуру, редакции газет и журналов. Эти факты, как и популярность лозунгов «Советы без коммунистов» и «За Советскую власть без колхозов», свидетельствуют о том, что немалая часть рязанских крестьян все же продолжала верить в Советскую власть, носителями которой в представлении многих по старой традиции выступало прежде всего столичное начальство, которое, как правило, противопоставлялось местной администрации. В то же время, новым и весьма знаменательным явлением стало апеллирование крестьян за защитой к силе закона. Особенно много было обратившихся в юридическую консультацию Московского областного Дома крестьянина. Интересно, что отсюда в Рязань ежемесячно присылались анонимные сводки о количестве и содержании обращений граждан Рязанского округа с указанием на степень обоснованности жалоб, которые, однако, рязанское руководство не принимало во внимание7.
Стремясь увильнуть от вступления в колхоз, рязанцы проявляли чудеса смекалки. Уже в середине января 1930 г. РИКи начали с тревогой информировать окрисполком о резко возросшем количестве обращений граждан к врачам с просьбой освидетельствовать на предмет нетрудоспособности. Справки затем использовались как обоснование для невступления или выхода из колхоза. Руководители районов просили окружное начальство в приказном порядке запретить врачам выдавать такие справки8. Как видно из публикуемых документов, немало было и таких крестьян, которые, под нажимом вступая в колхоз, заранее знали, что выйдут из него как только ситуация успокоится и уполномоченные уедут из деревни.
Хочется надеяться, что материалы сборника внесут свой вклад в дальнейшее изучение форм и методов активного и пассивного сопротивления коллективизации, как и в исследование широкого спектра проблем истории рязанского крестьянства.
* * *
Основу публикуемого сборника — и это прежде всего определило его специфику — составили документы рязанских силовых структур: ОГПУ, Административного отдела окрисполкома (милиции), прокуратуры. Поскольку коллективизация проводилась во многом их руками и при их непосредственном участии, данный сборник с полным основанием можно одновременно считать уникальным источником о деятельности советских региональных спецслужб рубежа 1920 — 1930-х гг. Тем более, что в условиях экстремальной обстановки коллективизации отчетливо проявились не только их сильные и слабые стороны, но и реальное место в системе органов власти на местах.
При анализе документов сборника читателю необходимо иметь в виду принципиальные особенности функционирования рязанских силовых ведомств. В конце 1920-х — начале 1930-х гг., в условиях отсутствия принципа четкого разделения властей, в СССР существовала достаточно сложная система взаимоотношений органов власти, управления, госбезопасности и правопорядка. Административный отдел Рязанского окрисполкома (в его ведении находились милиция, уголовный розыск, ЗАГС) был органом двойного подчинения: формально входя в систему НКВД, он одновременно зависел от указаний местной администрации, а потому, кстати, нередко старался «не выносить сор из избы». В отличие от него, окротдел ОГПУ и Рязанская окружная прокуратура формально являлись независимыми, подчиняясь, в соответствии с принципом централизации, только своим структурам по вертикали. Заметим, однако, что финансирование всех упомянутых органов осуществлялось из местных бюджетов. Любопытно и то,
XII

что, в соответствии с юридическими нормами, надзор за законностью деятельности ОГПУ возлагался на Прокурора Верховного Суда СССР. Будучи формально «замкнутыми» друг на друга лишь на самом «верху», эти три структуры на уровне Рязанского округа, как видно из материалов сборника, довольно тесно сотрудничали, обмениваясь информацией, а нередко и согласовывая свои действия.
Информировать местные органы власти о своей работе, о политической и криминальной ситуации в округе, о чрезвычайных происшествиях и т.д. было вменено в должностные обязанности как Рязанскому окротделу ОГПУ, так и прокуратуре, не говоря уже о милиции. Делалось это путем обязательной присылки в советские и партийные органы копий многих посланных «наверх» сводок, докладных записок, почто-телеграмм и пр., а также путем составления информационных документов, предназначенных специально для рязанского руководства. Собственно, благодаря такому порядку, ликвидированному применительно к ОГПУ уже в начале 1930-х гг., стал возможен настоящий сборник. Независимость органов ОГПУ и прокуратуры давала им возможность в связи с выполнением своих функций не только подробно информировать рязанское руководство о выявленных проблемах и недостатках, но и «рекомендовать» принятие соответствующих мер.
Особое место в системе рязанских силовых органов занимал окротдел ОГПУ. Через Полномочное представительство ОГПУ по Московской области он выходил сразу на центральный аппарат ОГПУ, формально существовавший при СНК СССР, но фактически подчинявшийся напрямую Политбюро ЦК ВКП(б). Соответственно, Рязанский окротдел ОГПУ в ходе коллективизации исполнял указания и инструкции только своего начальства, а его сводки направлялись в первую очередь напрямую в структурные подразделения центрального аппарата ОГПУ. (Следует учесть, что многие информационные и иные материалы окротдела ОГПУ, направлявшиеся в центр, рязанскому руководству в копиях не посылались и поэтому нам не были доступны.) Такая непосредственная связь отличалась оперативностью и эффективностью, особенно по сравнению со сложной, иерар-хичной партийной системой. К примеру, хранящиеся в РЦХИДНИ ин-формсводки партийных органов о настроениях населения и ситуации на местах, прошедшие на пути в ЦК ВКП(б) через многочисленные «сита» инстанций, несравненно более субъективны и «приглажены».
Однако главный секрет влиятельности Рязанского окротдела ОГПУ лежал даже не в его близости к центру, а в основной сфере деятельности (включавшей, наряду с контролем и анализом политической ситуации в округе, выявление фактов коррупции, морально-политического разложения местного административного, советского и партийного аппарата, что, как видно из документов, всегда было их слабым местом) и широких полномочиях этого чрезвычайного, внеконституционного органа. С одной стороны, ОГПУ явно боялись, но, с другой стороны, пережив немало потрясений в ходе коллективизации, руководители в центре и на местах принимали меры к его укреплению.
Рязанский окротдел ОГПУ вплоть до середины апреля 1930 г. по количественному составу был довольно малочисленным (по 1 штатному оперуполномоченному на каждый район плюс аппарат окротдела в Рязани). Правда, в ходе коллективизации пришлось временно призвать из запаса резерв местных кадров, но это не решило проблем. Когда 15 апреля 1930 г. Рязанский окротдел ОГПУ обратился в окрисполком с просьбой об увеличении штата сотрудников в 2 раза в связи со значительно возросшим в 1930 г. в ходе сплошной коллективизацией объемом работы, его просьба была встречена с пониманием. Одновременно было решено создать в ок
XIII

руге спецопергруппу «быстрого реагирования» ОГПУ из 10 человек для выездов в районы массовых выступлений и других чрезвычайных происшествий9 .
Изученные документы ГАРО и других архивов, включая и по разным причинам не вошедшие в сборник, позволяют сделать несколько важных выводов. Методы работы ОГПУ, как правило, отличались от грубых, прямолинейных и явно незаконных милицейских приемов (включая широко применявшиеся аресты крестьян «для острастки»), вызывавших особое недовольство населения. Не случайно в документах сборника отражено немало случаев, когда уполномоченные ОГПУ своей властью даже освобождали незаконно арестованных милицией крестьян, одновременно, однако, включая их в «оперативную разработку». Это часто встречающееся в источниках выражение означало, что человек оказывался объектом особого внимания спецслужб: его имя заносилось в соответствующий раздел картотеки окрот-дела ОГПУ, на него заводилось дело, куда подшивалась собранная из разных источников информация, негласным осведомителям ставилась задача сообщать о всех его подозрительных действиях. Милиция вкупе с местной властью, как уже говорилось, широко применявшая «чрезвычайные методы» коллективизации и делавшая по существу всю «черную работу», зачастую не скрывала недовольства «белоручками» из ОГПУ, своим поведением якобы подрывавшими их авторитет среди крестьян.
Судя по документам ГАРО, Рязанский окротдел ОГПУ, кроме своих прямых обязанностей, на рубеже 1920 — 1930-х гг. все больше «обрастал» хозяйственными функциями. За страницами сборника остались хранящиеся в архиве многочисленные спецсводки ОГПУ о борьбе с луговым мотыльком — вредителем, уничтожавшим посевы. Из публикуемых оперсводок видно, что в обязанности Рязанского окротдела ОГПУ входила и такая явно хозяйственная «рутина», как наблюдение за состоянием зернохранилищ, за снабжением сдатчиков дефицитными товарами через кооперативы, за работой заготаппарата и т.д. Эти тенденции, ясно прослеживаемые по документам сборника, не были случайными. В чрезвычайной обстановке коллективизации, осуществлявшейся на фоне «великого перелома» и перехода к ускоренному строительству социализма, обычные методы оганиза-ционно-хозяйственной работы оказывались малоэффективными. В этих условиях все чаще приходилось призывать на помощь ОГПУ, постепенно проникающее во все сферы жизни общества и превращающееся в «государство в государстве».
* * *
Приступая к краткой источниковедческой и археографической характеристике материалов сборника, остановимся прежде всего на главных принципах, которыми мы руководствовались при отборе документов для книги. В числе ключевых критериев — репрезентативность комплекса публикуемых источников для реализации заявленных выше целей и задач исследования. Другим ведущим принципом является степень новизны и информативной ценности источников. Практически все включенные в сборник материалы впервые вводятся в научный оборот и существенно дополняют уже известный специалистам круг источников по истории коллективизации вообще и коллективизации в Рязани, в частности. Содержащие огромный и поистине уникальный фактический материал, сводки рязанских силовых структур, составляющие основу данного сборника, относятся вне всякого сомнения к одним из самых информативно насыщенных видов исторических источников. Важно и то, что выбранные для публикации документы являются политематическими, то есть поднимающими не один
XIV

или несколько, а широкий круг проблем, относящихся как непосредственно к ходу коллективизации в рязанском регионе, так и к другим процессам в советском обществе этого периода, прямо либо опосредовано связанным с коллективизацией или оказывавшим на нее влияние. Этим соображением во многом объясняется и следующий принцип отбора документов: мы старались привести их по-возможности полно, с минимальным количеством извлечений и купюр. В ряде случаев в тексте сохранены сведения, на первый взгляд, не имеющие прямого отношения к основной теме сборника, но по существу важные для лучшего понимания поднимаемых в нем проблем. Так, в публикуемых сводках Административного отдела Рязанского окрисполкома, наряду с данными об антиколхозных выступлениях, приведена информация о криминальной ситуации в округе в целом, о количестве арестованных и привлеченных к ответственности. Эти сведения оставлены в сборнике по нескольким причинам: во-первых, из документов видно, что, как уже упоминалось, грань политического и уголовного криминала оказывалась в чрезвычайной обстановке сплошной коллективизации настолько размытой, что ее сложно четко определить, а поджоги, убийства, разбои, хулиганство зачастую имели одновременно и политическую, и уголовную подоплеку. Во-вторых, вне контекста общей криминальной ситуации в округе невозможно оценить причины и реальный размах «политической» преступности, как и сам ее характер.
Внимательный читатель не может не обратить внимание на то, что данная публикация — не простой набор документов, расположенных в хронологическом порядке. В книге представлен комплекс источников, имеющих очевидное внутреннее единство. Это связано, с одной стороны, с сознательной позицией составителей, преследующих научные цели, о которых говорилось выше. С другой стороны, сам выбранный для публикации документальный корпус уже в силу своей специфики обладает определенным внутренним единством. Действительно, материалы рязанских силовых ведомств и партийных структур, взаимодополняя друг друга, имеют четкую повторяющуюся предметно-тематическую структуру, постоянные ссылки на предыдущие документы, что логически неразрывно связывает их между собой. Отсюда — и очевидные преимущества сборника как для профессиональных исследователей, так и для студентов, изучающих российскую историю и только овладевающих методикой анализа источников. Высокая информативная ценность выбранных для публикации материалов, структурированность документов, обилие однотипной информации в сочетании с периодичностью сводок, — все это позволяет изучить на микроуровне то, что чаще всего кажется неуловимым — динамику исторического процесса, используя при этом для сравнительно-сопоставительных исследований широкий набор приемов анализа источников, включая компьютерные методы обработки информации.
Следует специально сказать еще об одной принципиальной особенности сборника. В нем впервые в историографии приведен возможно полный комплекс сохранившейся документации регионального органа ОГПУ, включающий как первичные, сугубо информационные материалы Рязанского окротдела о происшествиях в округе в связи с коллективизацией (почто-телеграммы, спецсообщения, докладные записки), так и основанные на них общие оперативные и специальные тематические сводки окротдела ОГПУ, относящиеся уже к категории обобщающе-аналитических документов.
Построение в сборнике этой документально-логической цепочки, единственным недостатком которой является порой неминуемое дублирование информации, имеет важное значение по целому ряду очевидных причин. Сравнивая первичные документы Рязанского окротдела ОГПУ со
XV

сводками, а также с приложениями к ним, читатель тем самым попадает в святая святых — на «кухню» ОГПУ: он узнает, какая именно первичная информация отсеивалась, а какая и как конкретно использовалась, какие на ее основании делались выводы, какие меры принимались в том или ином случае; он получает уникальную возможность не только проследить за аналитической работой этой спецслужбы, но и в известном смысле, с высоты сегодняшнего дня, выступить самостоятельным независимым экспертом. Кроме того, публикуемые источники раскрывают многие тайны делопроизводства ОГПУ, рассказывают о взаимоотношениях силовых ведомств между собой, с местными советскими и партийными, контрольными органами и т.д.
Крайне важным представляется предварить ознакомление с документами сборника хотя бы краткими замечаниями об особенностях публикуемых источников, прежде всего, с точки зрения их достоверности. Действительно, можем ли мы доверять и в какой степени материалам Рязанского окротдела ОГПУ и других силовых структур? Достоверна ли содержащаяся в них информация? Для ответа на эти принципиальные вопросы требуется, в первую очередь, разобраться в специфике документов и их источни-ковой базе.
Остановимся более подробно на материалах Рязанского окротдела ОГПУ, составивших основу сборника и представляющих наибольшую сложность с точки зрения интерпретации.
Относительно высокая степень их достоверности определяется оперативностью получения данных одновременно из самых разных источников, что, как правило, дает возможность тщательной перепроверки фактов и сведений. Одна из главных проблем, однако, заключается в том, что при богатстве имеющейся в документах информации, источники ее получения, а также авторы чаще всего не упоминаются, оставаясь «за кадром». Мы точно не знаем, подвергались ли первичной проверке и какими путями те или иные сообщаемые в документах сведения.
Кроме того, следует иметь в виду постоянную нацеленность ОГПУ на выявление именно негатива, что объективно отражало специфические задачи этой организации по борьбе с контрреволюцией. Потому-то в сводках так старательно собраны негативные высказывания о мероприятиях Советской власти в деревне, описаны факты волнений, выступлений крестьян и др. происшествий.
В принципе ясно, что наиболее оперативные информационные документы — почто-телеграммы — основаны по большей части на тексте не дошедших до нас телефонограмм, телеграмм и докладных записок районных уполномоченных ОГПУ, в обязанность которых входило немедленное информирование окротдела о чрезвычайных происшествиях на местах. Они, в свою очередь, не всегда имея возможность лично проверить сообщаемые сведения, получали их по разным каналам — от сети негласных осведомителей, от представителей местных партийных и советских органов, бригадников и уполномоченных, сотрудников милиции и пр. Как видно из публикуемых документов, при сравнении нескольких (по хронологии) почто-телеграмм ОГПУ об одном и том же событии, нередко выявляются неточности, особенно в первой из них, составленной по горячим следам. Любопытно, что в некоторых случаях в самих документах имеется оговорка: «по непроверенным данным...», а иногда ссылка на ранее сообщенные неточные сведения содержится в последующих документах. Все это заставляет весьма осторожно относиться к информации, содержащейся в почто-телеграммах и требующей в каждом случае обязательной перекрестной проверки с привлечением других документов.
XVI

Представляя очевидный самостоятельный интерес, почто-телеграммы одновременно явились одним из важных источников для составления спецсводок (посвященных какой-либо одной специальной проблеме) и оперсводок (содержащих оперативную информацию о ситуации и основных происшествиях за определенный период) Рязанского окротдела ОГПУ. Нередко тексты телеграмм включены в сводки дословно или с небольшой редакторской правкой. Сводки — намного более сложный, компилятивный документ, видимо, основанный на всем комплексе информации, имевшейся в распоряжении Информационного отделения (Инфо) Рязанского окротдела ОГПУ, реально занимавшегося составлением сводок. К сожалению, документация Инфо не сохранилась, поэтому предположительная источниковая база для их написания может быть реконструирована лишь косвенным путем. Огромную помощь в этом оказывают приложения к сводкам, часть которых включена в данный сборник. Очевидно, что в основу сводок ОГПУ легли, кроме упоминавшихся выше документов, письменные отчеты районных уполномоченных ОГПУ (составлялись регулярно, не реже, чем раз в 10 дней), докладные записки уполномоченных по проведению коллективизации, бригадников, информации партийных и советских структур разного уровня, сводки писем и жалоб крестьян, материалы перлюстрации корреспонденции, о которых имеются упоминания в сборнике, и пр. Степень достоверности каждого из этих многочисленных источников столь различна, что требует отдельного разговора, выходящего за ограниченные возможности данного предисловия.
Остановимся лишь на самом, пожалуй, главном вопросе, который буквально бросается в глаза: как относиться к обилию цитат и прямой речи в сводках ОГПУ? Нетрудно заметить, что многие сводки, особенно — о настроении разных категорий населения, об отношении к тем или иным событиям, о деталях чрезвычайных происшествий и т.д., основаны почти исключительно на широко цитируемых высказываниях крестьян, воспроизведенных в кавычках частных беседах, диалогах и пр. Более того, именно эта часть сводок ОГПУ обезоруживает кажущейся точностью, достоверностью и доказательностью. Но задумаемся на минуту: каким путем в конце 1920-х — начале 1930-х гг., в условиях отсутствия в деревнях и селах квартирных телефонов (которые в принципе могли бы прослушиваться), а также магнитофонов и других записывающих устройств, могло ОГПУ не просто получать сведения о палитре мнений рязанцев по поводу коллективизации, но и приводить их буквальные высказывания? Кажется, ответ ясен: это абсолютно невозможно. В таком случае, что кроется за цитатами из сводок ОГПУ и каким именно путем получена данная в прямой речи информация? Внимательное изучение документов, и особенно — сравнительный анализ сводок и приложений к ним, приводит однозначному к выводу: многочисленные цитирования есть в основном ни что иное, как компиляция цитат из не дошедших до нас отчетов и докладных записок районных уполномоченных ОГПУ, составленных, в свою очередь, по большей части на основании донесений негласных осведомителей из числа местных жителей. Значит, ни о какой буквальной точности воспроизведения в сводках ОГПУ якобы имевших место диалогов и высказываний людей не может быть и речи. В лучшем случае — это переданная через районного уполномоченного ОГПУ приблизительная запись по памяти разговоров, в которых сам осведомитель принимал непосредственное участие, в худшем случае — информация о якобы имевших место высказываниях односельчан, полученная им «из третьих рук». Поскольку проверить все это было крайне сложно, данная ситуация порождала широкое поле для злоупотреблений, преследования корыстных целей, сведения личных счетов путем оговора и т.д. Думается, вовсе не случайно многие включенные в
XVII

сводки информации по тону и стилю напоминают доносы. Если уж этот прием с успехом был применен против 25-тысячника Дедова, доведенного до самоубийства (об этот случае подробно говорится в сборнике), то, по всей вероятности, в отношении рядовых крестьян оговоры осведомителей не были редкостью.
Таким образом, одна из наиболее ярких характеристик сводок — субъективизм, приобретающий особую значимость в условиях принадлежности документа к столь «серьезной» организации, как ОГПУ. Действительно, слишком многое (зачастую — жизнь) зависело от личных качеств, симпатий и антипатий, идейных пристрастий и пр., во-первых, информаторов и других источников первичной информации, достоверность которой проверить наиболее сложно, во-вторых, районных уполномоченных ОГПУ, производивших первичную обработку данных и передававших их в Рязань, в третьих, сотрудников Инфо окротдела, отбиравших, просеивавших информацию уже непосредственно в процессе составления сводок. При этом в каждом случае, вольно или невольно, данные интерпретировались, преподносились в определенном ключе, проходили так называемую «внутреннюю цензуру», подгонялись на втором этапе под заданную «сверху» тематическую структуру сводок.
Означает ли вышесказанное, что информации сводок ОГПУ нельзя доверять, поскольку она целиком недостоверна? Критически оценивая приводимые в них сведения, с особой осторожностью подходя к цитированиям и персонифицированным данным, которые не поддаются проверке, нельзя в то же время не заметить, что на уровне самих сводок ОГПУ, при обилии источников и разнообразии информации, действовал своеобразный «закон больших чисел», когда отдельные фактологические «погрешности» и даже намеренные искажения объективно не могли существенно повлиять на выводы об особенностях развития ситуации в Рязанском округе в ходе коллективизации. Важно отметить и то обстоятельство, что определенным барьером для отсеивания заведомо ложной, субъективной либо недостоверной информации стало взаимодействие и взаимоинформирование рязанских партийных, советских, надзорных органов и силовых ведомств. Каждый из них имел собственные каналы получения информации о ситуации и происшествиях в округе, по количеству и разнообразию, правда, несопоставимые с источниками Рязанского окротдела ОГПУ. Другое дело, что интерпретация этой информации с позиции ОГПУ, милиции, прокуратуры, партийных структур как на местном уровне, так и в глазах вышестоящих структур, могла быть различной, в зависимости от функций этих органов, желания представить себя в более выгодном свете и многих иных обстоятельств.
Нет сомнения, что публикация данного сборника способна как стимулировать исследование широкого круга вопросов коллективизации в СССР, так и вызвать закономерный интерес к комплексу источниковедческих и документоведческих проблем, приобретающих особую актуальность в связи с введением в научный оборот ранее секретных архивных материалов по советской истории.
* * *
Публикуемые в сборнике документы выявлены в фондах Рязанского губисполкома и окрисполкома, а также окружного комитета ВКП(б), хранящихся в Государственном архиве Рязанской области. Все эти материалы были рассекречены в последние годы и впервые вводятся в научный оборот. Кроме того, в процессе работы над сборником редакторы обращались к коллекциям РЦХИДНИ, ЦА ФСБ РФ, ЦАОДМ.
XVIII

Сборник построен по хронологическому принципу. Он охватывает события, происходившие в Рязанской губернии (округе) с января 1929 по июль 1930 гг., то есть накануне и в начальный период массовой коллективизации. Избранный хронологический принцип расположения документов, на наш взгляд, максимально отвечает важнейшей задаче — показать динамику процессов в рязанской деревне в этот период. В основе структуры сборника, состоящего из 4-х частей, лежат основные этапы коллективизации в данном регионе, отраженные в документах. При этом первый раздел, относящийся к 1929 г., имеет вводный характер.
Сборник отличается видовым разнообразием публикуемых источников. Наряду с вышеупомянутыми почто-телеграммами, сводками, спецдонесениями, докладными записками силовых структур и должностных лиц, здесь представлены протоколы партийных органов, обвинительные заключения судебных инстанций, инструкции, статистические сведения о ходе коллективизации, письма рабочих и крестьян, позволяющие взглянуть на крайне сложную ситуацию периода сплошной коллективизации с разных точек зрения.
Подготовка сборника осуществлялась в соответствии с «Правилами издания исторических документов...» (М., 1990). Тексты публикуемых документов в большинстве случаев приведены в соответствие современным правилам орфографии с максимальным сохранением стилистических особенностей источников. При этом многочисленные цитирования, вкрапленные в публикуемые документы, намеренно даны с минимальной редакторской, в основном, грамматической правкой. Сохранены имеющиеся в тексте оригиналов разного рода шрифтовые и иные выделения, подчеркивания и проч. Сознательно оставлены без редактирования и несколько приведенных в сборнике документов личного происхождения, ярко отразивших язык, образовательный уровень их авторов и колорит эпохи (такие случаи оговорены в примечаниях). Специальная сверка названий населенных пунктов при подготовке сборника не проводилась. Исправлялись только откровенные опечатки. Это связано с несколькими причинами. Во-первых, упомянутые в сводках ОГПУ названия сел и деревень нередко воспроизведены на слух (по-видимому, в результате передачи информации устно или по телефону), что приводило к неизбежным искажениям. Во-вторых, встречающиеся в тексте разночтения в названиях населенных пунктов объясняются тем, что в источниках (в том числе — на разных картах) допускалось несколько их различных написаний (например, и Пителино, и Петелино), а иногда название не было устоявшимся. В-третьих, в простонародной речи, передаваемой в документах, длинные или труднопроизносимые официальные названия нередко для удобства сокращались или произносились несколько по-иному.
Каждый публикуемый документ имеет порядковый номер, дату и легенду, а также снабжен редакционным заголовком. В ссылочных данных нумерация листов дана по состоянию на 10 сентября 1997 г., позднее дела подвергались переработке. В ряде случаев почто-телеграммы за ограниченный промежуток времени или посвященные одному и тому же событию сгруппированы вместе и помещены под единым заголовком. Данные группы документов снабжены как бы двойной датировкой — в заголовке указаны даты событий, о которых идет речь в почто-телеграммах, а затем даны даты самих документов. Если документ не датирован, это специально оговаривается, а дата устанавливается по его содержанию, делопроизводственным пометам или с помощью привлечения дополнительных источников.
Информационные сводки Административного отдела Рязанского ок-рисполкома датируются по дате их составления, указанной в источнике. Поскольку сводки за предыдущий месяц составлялись в течение последую
XIX

щего, дата составления документа существенно отстает от времени описываемых в нем событий.
Подлинность публикуемых материалов указана в легенде. Поскольку все документы, кроме одного, имеют машинописный способ воспроизведения, в тексте это специально не оговаривается. Авторы публикации сочли важным сохранить делопроизводственный номер, информацию о степени секретности документов, указание на адресаты или список рассылки материалов, а также на подписи под ними. Отсутствие в заголовке информации о том, кому направлен документ, означает, что имеется несколько адресатов и они приведены в самом документе.
Все случаи дефектов в тексте, пропуска и неясного прочтения слов, опечаток оговариваются в подстрочных примечаниях. В них же приведены тексты резолюций на документах, оговорены случаи приписок информации от руки и пр. Вставленные составителями слова или части слов даны в квадратных скобках.
Большинство документов публикуется полностью, остальные даны в извлечениях или с купюрами. В каждом случае это отражается в заголовке, в тексте даются соответствующие обозначения <...>, а содержание опущенной информации оговаривается в подстрочных примечаниях, чтобы читатель имел максимально полное представление о документе как таковом.
Кроме текстуальных (подстрочных) примечаний, обозначенных латинской нумерацией и расположенных в конце текста документа, имеются примечания по содержанию источников, помещенные в конце сборника в порядке валовой нумерации и обозначенные римскими цифрами. Выполняя важную вспомогательную роль, примечания помогают лучше ориентироваться в публикуемых документах. Ограниченный объем издания не позволил откомментировать встречающиеся в тексте многочисленные ссылки и упоминания статей Уголовного Кодекса РСФСР. Исчерпывающая информация об их точных формулировках и санкциях за преступления содержится в книге: «Уголовный Кодекс РСФСР в Редакции 1926 г.» (М., 1927).
Общераспространенные и понятные читателю сокращения, как правило, оставлены в тексте и заголовках без изменений, не раскрыты и не унифицированы. В конце сборника для удобства помещен список сокращений.
Научно-справочный аппарат сборника включает: вводные статьи редакторов сборника, в том числе имеющие характер исторического, источниковедческого и археографического предисловия к публикуемым документам; оглавление с перечнем публикуемых документов, содержательные и текстуальные (подстрочные) примечания к ним, список сокращений, а также карту Рязанской области.
Хочется надеяться, что помещенные ниже вводные статьи Т.МакДо-налд и Л.Виолы, характеризующие исторические корни рязанской деревни, а также дающие сведения о коллективизации в СССР в целом и об особенностях этого процесса в Рязанском регионе, помогут читателю лучше разобраться в документах сборника.
Примечания
1 Подробнее об этом см. в готовящихся к публикации в издательстве «РОССПЭН» книгах, предлагающих во многом по-новому взглянуть на социальную историю СССР 1920 — 1930-х гг.: «Голос народа. Письма и отклики советских людей о событиях 1917—1932 гг.» / Отв. ред. А.К.Соколов, составители
XX

и авторы сопроводительного текста и комментариев — С.В.Журавлев, В.В.Кабанов, А.К.Соколов/; «1930-е гг.: общество и власть» / Отв. ред. А.К.Соколов, составители и авторы сопроводительного текста и комментариев — С.В.Журавлев, А.К.Соколов и др. / Предполагаемое время издания — конец 1997 -нач. 1998 гг.
2 См.: Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919—1921 гг. («Антонов-щина»): Документы и материалы. Тамбов, 1994.
3 Подробнее см.: Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. М., 1977; Кабанов В.В. Крестьянская община и кооперация России XX века. М., 1997.
4 ГАРО, ф. 2, on. 1, д. 158, т. I, л. 10, 439.
5 Там же. Оп. 2 (вн. 2), д. 2, л. 287.
6 Показательно, например, что они не были даже упомянуты в книге «Очерки истории Рязанской организации КПСС» (М., 1974).
7 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (вн. 2), д. 4.
8 Там же. Д. 3., л. 141.
9 Там же. Д. 2, л. 287-288.

Из прошлого Рязанской деревни
Трэси А. МакДоналд
Трагедия коллективизации в Рязанском крае, которой посвящен данный сборник, не может быть понята в собственных узких временных рамках конца 1920-х — начала 1930-х гг. Данная статья представляет собой попытку дать основную характеристику развития рязанской деревни в более широких исторических границах.
Современная Рязанская область (до революции — губерния) находится в центре Европейской России и по размерам сопоставима со Швейцарией. Рассеченная рекой Окой почти на равные половины, она сочетает в себе типичные характеристики как Центрального промышленного, так и Центрального черноземного районов России. Тот факт, что северные регионы Рязанской области имеют много общего с областями промышленного центра, а южные — с областями черноземья говорит о ее ярко выраженном порубежном характере и дает возможность уникального в своем роде регионального исследования.
Важность и научная значимость региональных исследований вообще, и по советской истории в частности, становятся очевидными лишь в последнее время. К сожалению, такие работы, особенно основанные на новых архивных документах, еще довольно малочисленны. Между тем именно региональные исследования ведут к более полному и детальному осмыслению ключевых событий истории. С одной стороны, они высвечивают специфику региона со всем его многообразием, а с другой, — они обращают внимание на разнообразие общего исторического процесса1 . Региональные исследования придают общей исторической картине большую жизненность и яркость. Именно поэтому предпринятое в данном сборнике изучение начальной стадии коллективизации в Рязани (1929—1930 гг.) показывает не только человеческую трагедию этого региона, но и позволяет глубже взглянуть на разработку политики Центром и ее практическое осуществление на местном уровне. Кроме того, Рязань традиционно представляет собой важный регион для исследования комплекса сложных взаимоотношений государства и общества в разные периоды истории страны, что не могло пройти мимо нашего внимания.
Расположенная к юго-востоку от Москвы, древняя рязанская земля имеет богатейшую историю, уходящую в глубь веков. Когда-то тут проходила граница Руси, здесь был форпост обороны от разорительных набегов татаро-монгольских орд, рязанцы первыми лицом к лицу встречали врага. Кажется, сама история распорядилась, чтобы отличительными чертами характера жителей этих мест стали гордость, мужество, независимость. Эта проявлялось как в древности, когда Рязань всерьез спорила с Москвой за первенство на Руси, так и в последующие века российской и советской истории. Действительно, даже беглого взгляда на статистику крестьянский выступлений в Рязанской губернии достаточно, чтобы понять, насколько взрывоопасен был этот регион. В связи с этим закономерным выглядит особенно заметное с начала XX в. увеличение числа воин
* Перевод с английского Елены Осокиной.
XXII

ских формирований, дислоцированных в Рязани2 . Только с помощью солдат власти смогли справиться с массовыми крестьянскими волнениями и в период 1-й русской революции, и в 1920—1921 гг., когда «Антоновщина»3 перекинулась из Тамбовской в соседнюю Рязанскую губернию и на ее подавление были брошены регулярные части Красной Армии4 . Несомненно, что все эти факты были слишком свежи в памяти и властей, и крестьян в 1929—1930 гг., когда начиналась массовая коллективизация Рязанского округа, чтобы игнорировать столь очевидную специфику этого региона. Вот почему историческая канва, пусть даже краткий взгляд на ретроспективу рязанской деревни, столь важны для правильного понимания документов сборника, предлагаемого вниманию читателей.
* * *
В 1900 году Рязанская губерния включала 12 уездов, которые в свою очередь делились на 251 волость. Ее население насчитывало 2 140 789 человек. К началу Первой мировой войны крестьяне составляли 86% населения губернии5 , что свидетельствовало о ее ярко аграрной специфике. Даже если считать Рязань частью Центрального промышленного района, она безусловно представляла его наиболее аграрную часть6 . К 1861 году доля распаханных земель в общей площади выросла здесь до 56,4%, после чего Рязань заняла шестое место в Европейской России по площади пашни. Этот рост был обеспечен, главным образом, освоением лугов, пастбищ и вырубкой лесов. Так, только в первой половине XIX века было вырублено 470 000 десятин леса, а земли эти распаханы. Однако экстенсивный путь развития рязанского сельского хозяйства, характерный как для XIX, так и для XX в., был в целом малоэффективен. Достаточно сказать, что аграрная Рязанская губерния и до революции 1917 г., и в период 1920-х гг. относилась к числу регионов, не только не обеспечивающих себя продовольствием, но в большой степени зависящей от завоза продуктов питания.
Какие культуры здесь выращивались? В XIX веке 89—91% посевных площадей составляли рожь, овес и гречиха. К началу коллективизации ситуация не изменилась. Рожь занимала почти все озимые поля, на яровых вначале доминировал овес, а затем гречиха. Пшеницу сеяли в основном на помещичьей земле. Вкусный рязанский картофель, пользующийся особым спросом на современных московских рынках, здесь начали регулярно выращивать только в 1840-х годах и лишь значительно позже он получил широкое распространение.
В XIX веке и даже после революции используемые агротехнические приемы были отсталыми. Как правило, землю обрабатывали сохой. Плуг применялся лишь в нескольких преимущественно южных районах губернии. Почти все крестьянские бороны были деревянными. Численность лошадей — главной тягловой силы в хозяйствах рязанских крестьян — к середине XIX столетия составляла 35,1 голов на каждые сто человек населения, а поголовье крупного рогатого скота составляло лишь 21,4 голов7 .
Со времени отмены крепостного права и далее, вплоть до начала коллективизации в 1929 г., Рязань считалась по российским меркам бедным регионом. Механизация и технологические нововведения в сельском хозяйстве были минимальны, многополье находилось в стадии становления, крестьянские хозяйства работали в основном на самообеспечение, а не на рынок, завися от наличия у них лошадей и другого скота.
Несмотря на принадлежность Рязани к Центральному промышленному району, большое число его крестьян и помещиков перед отменой крепостного права были исторически глубоко и сильно связаны с сельским хозяйством и подневольным крестьянским земледелием. Рязанские крестьяне
XXIII

боролись с этим «наследством» вплоть до 1917 года и даже позднее. Накануне отмены крепостного права в 1861 году Рязанская губерния занимала третье место в России по численности помещиков (в 1859 году их было 5595 человек с 5046 владениями) и четвертое место по численности крепостных крестьян (395 180 в 1859 году). Это лишний раз подтверждало известную характеристику Рязанского края как региона широкого распространения «дворянских гнезд», где особенно живучи крепостнические порядки. Типы крепостного труда отражали характерное для Рязани деление на север и юг. Губерния занимала промежуточное положение между северным регионом, где преобладал оброк, и южным сельскохозяйственным, где доминировала барщина8.
Последствия освобождения крестьян от крепостного права в Рязани оказались типичными. Крестьяне были измучены высокими выкупными платежами и, как их результат, — задолженностями, земельным голодом и отрезками, в результате которых доступ к лугам и лесам для них резко сократился или был отрезан, а также недостаточностью скота и инвентаря. Современные исследования о Рязани утверждают, что недостаток земли в южной части губернии был даже сильнее, чем в черноземных губерниях, которые традиционно связывались с земельным голодом, таких, как Тамбов, Курск, Орел и Воронеж9 . В предреформенный период в среднем на рязанский двор приходилось 6—8 человек и 13,8 десятин земли. К 1880-м годам в среднем крестьянский двор насчитывал 6—7 душ и всего лишь 3 десятины земли. Плата за ее аренду, составлявшая в 1860-х годах 1—3 рубля за десятину, поднялась в 1870-е годы до 12 рублей10. Все это непосильным бременем легло на плечи крестьян, отбивая охоту к производительному труду и нагнетая социальные противоречия. Особенно ненавистны крестьянам были отрезки — наиболее яркий пример непоследовательности реформы 1861 г. По причине отрезков крестьяне потеряли существенное количество земель, которыми пользовались до отмены крепостного права. Размеры отрезков существенно варьировались по уездам, лишний раз свидетельствуя о заметных региональных особенностях внутри Рязанской губернии. Так, южные, наиболее плодородные уезды пострадали в наибольшей степени. Здесь процент отрезков достиг наивысшей отметки — 28,3% в Сапожке при среднем показателе по губернии — 16,8%'1 .
Другой острейшей проблемой, вызывавшей массовое недовольство, были выкупные платежи. Рязанские крестьяне, как и крестьяне всей Европейской России, активно сопротивлялись выкупным платежам, установленным Положением об отмене крепостного права. Характерно, что особо высокие размеры задолженностей вновь были зарегистрированы на юге губернии. Например, в 1877 году в Раненбургском уезде только 9,6% бывших помещичьих и 2,1% бывших государственных крестьян смогли выплатить выкупные платежи12.
Острое безземелье в сочетании с низкими урожаями, необходимость кормить семью и одновременно выплачивать выкупные платежи, — все это определило следующую особенность: высокие показатели отходничества, отмеченные в Рязанской губернии во второй половине XIX — начале XX века. Здесь вновь проявилась разница между северными и южными уездами: в 1870 году Министерство внутренних дел отмечало, что в южных, более плодородных уездах Рязанской губернии большинство крестьян полностью вовлечено в сельское хозяйство. В наименее плодородных северных уездах крестьяне вынуждены были искать дополнительные источники дохода к тем, что давало сельское хозяйство. Часть из них уходила из родных мест на временные (зимой) или постоянные заработки. Другие осваивали местные промыслы, среди которых в северных уездах губернии наибольшей популярностью пользовались текстильные, кружевные, деревянные промыслы и плетение рыболовных сетей13. О том, сколь
XXIV

значительное распространение приобрело здесь отходничество и промыслы, которые так или иначе отдаляли жителей от земли как главного и единственного источника существования, свидетельствуют следующие цифры. Из 37 губерний, входивших в Европейскую Россию, Рязанская занимала в конце XIX в. высокое седьмое место по числу крестьян, занимавшихся отходничеством. Так, в 1870 году на севере губернии из Рязанского уезда ушло на долгосрочные заработки 51,4% взрослого мужского населения, из Егорьевского уезда — 43,5, из Спасского — 41,3, Касимовского — 40,8, тогда как в южной части сравнительно мало: в Сапожке процент отходников составил 7,1, в Ряжске — 12,3%.
Рязанцы работали в Москве, Санкт-Петербурге, Кашире, Коломне, Калуге, Туле, в Донбассе и на Дону, в Астрахани и Риге, на строительстве Бендеро-Галицкой и Уральской железных дорог. Лишь немногие были вовлечены в аграрное отходничество14. Одним из результатов таких высоких показателей отходничества на севере губернии, особенно в Егорьевске, Касимове, Зарайске и Пронске, стало то, что здесь «земледелие подчас полностью сосредотачивалось в руках женщин...»15. Это важное обстоятельство помогает объяснить, в определенной мере, ту ключевую роль, какую играли женщины в борьбе против коллективизации, что получило яркое отражение на страницах публикуемого сборника. Например, крестьянки Кораблинского и особенно Касимовского района в результате тяжелой борьбы добились, чтобы местные коллективизаторы отложили решение об обобществлении молочного скота до весны16 . Приводимые в сборнике документы свидетельствуют о существовании еще одной существенной связи между отходничеством и сопротивлением коллективизации: в марте 1930 г. в сводке ОГПУ сообщалось, что отходники, работавшие в Клепи-ковском, Мурминском и Касимовском районах «почти не идут в колхозы, не желая отдавать туда свои заработки»1'.
* * *
Бурные годы первой русской революции, одной из главных причин которой стал нерешенный земельный вопрос, застали рязанских крестьян в борьбе с государством. 19 апреля 1905 года земский начальник четвертого участка Ряжского уезда объяснял, что по причине закрытия множества фабрик массы крестьян — сезонных рабочих возвращаются назад в свои деревни, разнося слухи о «всеобщем переделе» и захвате помещичьих земель18. Характерно, что протесты крестьян в 1905—1906 годах имеют много общего с протестами 1929—1930 гг., о которых говорят документы нашего сборника. Крестьяне боролись тем же оружием — слухи, незаконные сборища, марши с флагом или знаменем, прокламации, листовки, петиции, поджоги и выступления19 . Только в одном 1906 году в Рязанской губернии был зарегистрирован 171 случай поджога помещичьих владений20 .
Наиболее активными по крестьянским выступлениям периода первой русской революции являлись уезды, расположенные в южном течении реки Оки: Раненбург, Данков, Сапожок, Пронск, Ряжск и Скопин. Здесь перед отменой крепостного права преобладала барщина и шла наиболее острая борьба по вопросам размера помещичьей земли, отрезков, доступа к лугам и лесам, крестьянской задолженности. Раненбург, расположенный на границе с Тамбовской губернией, был особенно неспокоен21 . Там 12 мая 1906 года произошло первое крупное выступление рязанских крестьян. Оно началось в деревнях Братовка и Солова и в течение мая месяца распространилось на соседние деревни. В июне волнения перекинулись в Данковский, Сапожковский, Пронский и Михайловский уезды22 . Крестьянское недовольство усилилось в ноябре и декабре. Только за эти два ме
XXV

сяца было зарегистрировано 82 выступления, во многих из них участвовали большие группы крестьян23.
Первые несколько месяцев 1906 года оказались относительно спокойными, но с мая по август произошло 42 выступления и затем только в ноябре и декабре еще 41. Крупнейший социальный взрыв отмечен в 1906 году. Волнения начались 20 мая и к июню охватили 10 деревень в южных уездах рязанщины — Раненбургском, Сапожковском, Данковском и Ряжском, а оттуда распространились в Михайловский и Рязанский. 1906 год здесь, как и в целом по России, стал пиком крестьянского движения — было зарегистрировано 214 случаев выступлений, в то время как в 1907 г. — 59. В движении 1907 года участвовало меньше крестьян и деревень, крестьяне вернулись к более традиционным и повсеместным пассивным формам сопротивления, как незаконная порубка леса и поджоги24. Как известно, первая русская революция закончилась поражением крестьянства. Однако сведения о беспокойстве и волнениях в Рязанской губернии продолжали поступать вплоть до начала революции 1917 года25.
Столыпинские реформы (1906—1911 гг.) не были приняты рязанскими крестьянами с тем энтузиазмом, что отличало некоторые другие губернии, и земельные отношения здесь продолжали в основном определяться общинными порядками. «Рязанщина заняла последнее — 34-е место по числу хуторских и отрубных хозяйств»26 , что оказалось наиболее ярким подтверждением незыблемости здесь традиционной общинной организации жизни. Это важное обстоятельство — во многом — корень понимания специфики последующей рязанской истории.
Первая мировая война и мобилизация привели к потере рабочих рук — 48% рязанских трудоспособных мужчин служили в армии. Отсутствие мужчин, многие из которых к тому же на войне были убиты и изувечены, реквизиции скота и, как результат, сокращение урожая — внесли свою лепту в ухудшение положения в губернии27 .. Во время мировой и гражданской войн сильная традиционная община еще больше укрепила свои позиции (преодолевать невиданные трудности и лишения значительно легче сообща) и установила контроль над большинством земель, находившихся в пользовании крестьян.
* * *
К 1917 году население Рязанской губернии выросло до 2 738 000 человек, из которых 2 млн. было неграмотно. Среди жителей губернии крестьянство составляло почти 2,5 млн. (543 914 дворов и 2609 частновладельческих хозяйств). Четверть или 133 367 крестьянских дворов не имели рабочего скота, а 74 153 не имели даже коровы28. Средний надел земли в пользовании двора составлял 4 десятины, из которых только 2,9 десятины постоянно находилось в распашке29 . Остальную землю некому было обрабатывать. К декабрю 1917 года положение с хлебными запасами в губернии было критическим30 .
Октябрьская революция застала Рязань в преодолении последствий крепостничества и кабальных условий отмены крепостного права, а также в борьбе с лишениями, принесенными первой мировой войной. Губерния страдала от недостатка зерна, рабочих рук и скота, от низкого уровня развития технологии, массового отходничества и рекордного количества конфликтов между крестьянами и государством. В состоянии зернового кризиса зимой 1917 года губерния вступила в хаос гражданской войны и столкнулась с проблемой практического осуществления ленинского Декрета о земле, провозгласившего принцип уравнительного наделения землей. Однако заявить — еще не означало реализовать данный принцип на деле, а тут оказалось немало подводных камней.
XXVI

Между 21 и 24 марта 1918 года Рязанский губернский земельный съезд обсуждал вопрос о лучших путях осуществления Декрета о земле. Было решено, что все земли, которые до того времени не были поделены, будут распределены между крестьянами в соответствии с местными обычаями, принятыми в уездах. В отношении некоторых уездов, например, Скопинс-кого, это было простым признанием уже совершавшегося процесса. Земля должна была быть поделена в соответствии с численностью крестьянской семьи и «волостной нормой». Новые уравнительные принципы деления вызвали, особенно в южных районах, сопротивление со стороны землевладельцев и богатых крестьян. Очевидно, землевладельцы не хотели отдавать землю, которую считали своей. Противились принятию новых принципов передела и те немногочисленные зажиточные крестьяне, которые преуспели в собирании земли и создании процветающего хозяйства. Природные различия северных и южных уездов определили предметы споров. В то время как север был охвачен спорами о лугах, на юге шли споры о лесах. Все равно, после революции 98% пахотных земель в губернии находилось под контролем крестьян31 .
По поводу самих методов уравнительного наделения землей возникло немало споров. Сохранившиеся детальные записи по Раненбургскому уезду показывают, что даже внутри одного уезда существовало 4 варианта передела. В соответствии с одним из них, земля делилась по числу едоков старше 12 лет. По второму варианту земля поровну распределялась между дворами независимо от величины семьи. Третий вариант деления предусматривал, что земля, оставшаяся после наделения каждой семьи определенным количеством десятин, поступала в специальный фонд в распоряжении общества. Крестьяне затем могли арендовать землю из этого общего фонда в зависимости от их рабочих возможностей. И, наконец, четвертый вариант гласил, что каждому двору полагалось не менее 5 десятин земли плюс усадьба, после чего оставшаяся земля делилась между имеющимися работниками. Далее уточнялось, что земельный надел мог быть отобран у крестьянской семьи из-за «лености хозяев». В другом документе в Раненбургском уезде («О порядке распределения земли под яровой посев 1918 года») обуславливалось, что земельный передел должен был происходить, «принимая во внимание рабочую силу семьи, обеспеченность семенами и инвентарем».
Раненбург, однако, скорей представлял исключение среди уездов Рязанской губернии по вопросу раздела земли. Из 12 уездных съездов, на которых весной и летом 1918 года рассматривались принципы земельного передела, 10 проголосовали за раздел по числу душ и только 2 — Раненбургский и Михайловский — по «рабочей силе». Историк Ю.В.Фулин сделал любопытное замечание в связи с этими решениями съездов. Он указал на то, что в некоторых официальных материалах Наркомзем, основываясь на решениях этих 2-х уездов, ошибочно представлял Рязанскую губернию как целиком высказавшуюся за наделение земли на каждую «рабочую силу»32 . Это интересно потому, что такое деление рассматривалось как гораздо менее уравнительное, как метод, способствующий экономической дифференциации, так как при нем наиболее благоприятные условия получали семьи, располагавшие большим количеством рабочих рук и инвентаря. Эти семьи в результате могли стать более зажиточными, чем их менее удачливые соседи, и получить еще большее количество земли при следующем переделе. Губерния, в которой поощрялись подобные принципы земельного передела, с точки зрения Центра, вероятно, считалась ориентированной более капиталистически, чем социалистически, так как постепенно становилась бы более социально и экономически стратифицированной. Это ошибочное представление о Рязани могло влиять на политику Центра в отношении этого региона.
XXVII

Земельный передел был переполнен проблемами. Даже если бы все хозяйства получили равные наделы, малочисленные семьи и те, которые не имели достаточно инвентаря, не смогли бы производить продукции столько же, сколько семьи с большим числом рабочих рук и рабочего скота. Раненбургские документы отражают осознание этого факта. Неравенство неизбежно должно было проявиться. В 1920-е годы земля находилась в центре постоянных споров между волостями, дворами и различными земельными комиссиями33.
Процесс переделов иллюстрирует сложность земельного вопроса для крестьян и глубоко укоренившиеся в местных обычаях правила и законы раздела земли. В публикуемых ниже документах читатель может найти примеры подобных конфликтов между местными обычаями и государственной политикой. Так, в октябрьских и декабрьских сводках 1929 г. Рязанским окротделом ОГПУ сообщалось, что некоторые сельсоветы устанавливали нормы хлебозаготовок не строго в зависимости от классовой принадлежности крестьянских дворов, как предписывалось, а продолжали определять их «по едокам»34 .
Местные земельные органы, суды, да и сами крестьяне во время гражданской войны и в 1920-е годы боролись за достижение приемлемого решения земельного вопроса. Начавшаяся коллективизация с ее принципом обобществления земли и других средств производства, с точки зрения многих крестьян, не только лишала их завоеваний революции, провозглашенных в Декрете о земле и сводила на нет положительные усилия последующих лет, но и воспринималась как очевидная попытка государства в очередной раз вырвать из их рук контроль над землей и образом жизни, основанным на общинной психологии.
Во время гражданской войны и провозглашенного «военного коммунизма» широко распространилось сопротивление большевистской политике продразверстки, охватившее и рязанщину. С мая по июнь 1918 года здесь нарастала волна крестьянских волнений. В ноябре «контрреволюционные мятежи» сотрясали Сапожковский, Ряжский, Раненбургский и Дан-ковский уезды Рязанской губернии. Важно подчеркнуть, что значительное число деревень, которые считались настроенными «контр-революционно» в период гражданской войны, оказывали и наиболее сильное сопротивление последующей коллективизации. На этот факт обратили внимание в своих выступлениях по крайней мере четверо из секретарей рязанских райкомов ВКП(б) — участников прошедшего в феврале 1930 г. совещания, стенограмма которого публикуется в сборнике. Более того, противодействие мероприятиям по коллективизации зачастую исходило от местных органов советской власти — сельсоветов35.
Несмотря на тяжелое положение с зерновыми запасами и недостатком других продуктов, в губернии в декабре 1917 года 532 тыс. пудов зерна были заготовлены и отправлены в Петроград, Москву и на снабжение Красной Армии. В дополнение к этому 135 582 пуда молочных продуктов, 2407 пудов мяса, 29 064 голов крупного рогатого скота и 1 289 000 пудов овощей было вывезено из Рязанской губернии в результате заготовок36.
К 1920 году Рязань, которая испытывала неурожаи, голод и падеж скота начиная с 1916 года, оказалась в критической ситуации. Ее усугубили беспрерывные войны, вызвавшие огромный отток и убыль мужского населения и лошадей — основной тягловой силы. Если между 1903 и 1917 годами средний размер урожая составлял здесь от 40 до 56 пудов на десятину, то в 1920 году он упал до 29,4 пудов/дес. С 1916 года общее поголовье скота сократилось на 53,5%. Численность лошадей — на 75,7%, крупного рогатого скота — на 68,4%, овец — на 47,5, свиней — на 45,8%.
XXVIII

В 1920 году население Рязанской губернии составляло 2,5 млн. человек, но только 4% жило в городских местностях. Города еще более обезлюдели, так как городские жители возвращались в деревни, надеясь спастись от голода. Численность рабочих в Рязанской губернии сократилась с 33 ООО до 22 829 человек37.
Восстановление разрушенной экономики в первой половине 1920-х годов шло медленно. Южные уезды страдали от неурожаев в период 1920—1924 годов. Общая посевная площадь существенно сократилась по сравнению с 1916 годом, когда она составляла 1 414 ООО десятин. Однако с
1923 г. она начала было приближаться к довоенному уровню, достигнув в
1924 г. 1 297 ООО десятин. Тем не менее, губерния по-прежнему себя прокормить не могла, опасность голода была реальна. Дело дошло до того, что в декабре 1924 года губисполком урезал налоги на 17,1%, а государство направило в Рязань 6 млн. пудов из зерновых запасов страны3^. В 1925—1926 годах губерния получила от государства продовольственной помощи еще на 2 641 ООО рублей39 .
Не раньше 1926 года сельское хозяйство по ряду показателей приблизилось к уровню, предшествующему 1916 г. Вернулось многополье и посевы таких культур, как лен, конопля и табак стали достигать, а в некоторых случаях, превзошли предвоенный уровень. Однако, как и в дореволюционный период, рожь продолжала оставаться основной культурой на крестьянских полях, занимая от 40 до 60% посевных площадей в каждом уезде40 . Общая посевная площадь увеличилась к 1926 г. на 6,2, поголовье скота — на 3,6, рабочих лошадей — на 6,4%. Доля безлошадных дворов упала с 46,5 до 42,7%, а безкоровных — с 32,4 до 23,7%41 . К началу коллективизации благодаря НЭПу объективные показатели благосостояния рязанских крестьян, наличия у них коров, лошадей и пр. превысили наиболее благополучные характеристики 1916 г. Но даже при общих благоприятных тенденциях жизнь в рязанской деревне оставалась крайне тяжелой. Многие публикуемые в сборнике документы свидетельствуют о локальном голоде, об употреблении в пищу суррогатов хлеба — мякины, лебеды42 . Как логическое следствие этого — высокими темпами здесь продолжало развиваться отходничество: в 1927 и 1928 годах более чем 200 тысяч человек занималось отхожими промыслами. Как правило, доходы рязанских крестьян-отходников были низкие, в среднем 8 руб. 33 коп. в месяц, в то время как в Москве они составляли 38 руб. 50 коп.43
Число колхозов в Рязанской губернии в 1920-е годы росло медленно. В октябре 1924 года здесь насчитывалось только 65 колхозов с общим числом членов 470 человек, в 1925 году — 97 колхозов с 710 колхозниками, в 1926 году — 105 колхозов, объединявших 950 колхозников. В 1928 г., по данным ОГПУ, количество колхозов выросло до 2 1 244. Тем не менее, очевидно, что, создание и укрепление колхозов проходило свою начальную стадию и регион вряд ли был готов в конце 1920-х гг. к проведению сплошной коллективизации. Накануне коллективизации в сентябре 1929 года наивысшие показатели добровольно образованных колхозов имел Рязанский уезд, но даже в нем колхозы обрабатывали всего лишь 5,9% пахотных земель. За ним следовал Александро-Невский уезд — 2,4, Спасский — 3,7 и Спас-Клепикове кий — 2,2% земли45.
Механизация обработки земли началась, но тоже внедрялась медленно. В 1926 году все еще более 50% крестьянских дворов в Рязани обрабатывали землю сохой, 92% жали серпом, а косили косой, более 70% молотили только цепами™ . Более 40% всех дворов арендовали скот и инвентарь у более зажиточных соседей или в колхозах и совхозах. Число тракторов в губернии росло медленно: в 1924—1925 годах — 2, в 1925—1926 — 65, в 1927 — 101, а к октябрю 1928 года — 106 тракторов работало на рязанских
XXIX

полях47. Для сравнения: весной 1928 года в сельском хозяйстве Тамбовской области насчитывалось 904, а во всей Московской области — 289 тракторов48. Это и понятно: испытывая острый недостаток в тракторах, как и в зерне, государство в первую очередь направляло трактора в черноземные регионы, где отдача от них могла быть наибольшей.
Накануне коллективизации сельские партийные организации в Рязанской губернии были слабы. На июль 1927 года здесь насчитывалось 210 партийных ячеек и 24 кандидатские группы, которые объединяли 3239 человек при общей численности населения более 2,5 млн. В начале
1928 года в 8 уездах и 65 волостях Рязанской губернии существовало 1588 сельсоветов, которые были взбудоражены проходившей «чисткой антисоветских элементов»49 .
Крестьянское сопротивление растущим налогам и увеличивавшимся государственным хлебозаготовкам нарастало к концу 1920-х годов. В деревне Павловского уезда, например, представитель сельсовета после митинга, на котором он объявил крестьянам о их налоговых обязательствах, обнаружил, что его корова была отравлена, а у его лошади отрезан хвост. В 1928 году в Рязанской губернии было зарегистрировано 116 террористических актов, совершенных против представителей Советской власти и активистов, с января по апрель 1929 г. произошло еще 111 терактов, что свидетельствовало о нарастании накала классовой борьбы50. К осени
1929 года положение стало столь серьезным, что окружком партии установил фонд материальной помощи — эта мера практиковалась во время хлебозаготовок в разных районах Советского Союза для помощи пострадавшим «от кулацкого террора»51 .
К осени 1929 года — начальному периоду коллективизации — Рязанский округ по-прежнему представлял собой потребляющий, преимущественно аграрный регион. Крестьяне численностью более 2 млн. человек обрабатывали землю в основном деревянным плугом, обеспеченность населения скотом была недостаточной. Вовлеченность жителей в различные формы кооперации была незначительной, а возникшие колхозы и совхозы не смогли показать должный пример рачительных хозяев и завоевать доверие крестьян. Местная власть, представленная сельскими советами и партийными ячейками, нередко отличалась слабым авторитетом. Именно в этой обстановке в конце 1929 года здесь началась форсированная сплошная коллективизация.
* * *
Несколько слов о территориально-административных изменениях в Рязани в 1917—1937 гг. Период между революцией и коллективизацией в Рязани был отмечен постоянными административными изменениями. В 1917 году Рязанская губерния состояла из 12 уездов, которые подразделялись на 248 волостей. В 1919 году был образован Спас-Клепиковский уезд, в который вошли части территорий тогдашнего Рязанского, Касимовского и Егорьевского уездов. В мае 1922 года Егорьевский уезд отошел к Московской губернии. Елатомский и Шацкий уезды были включены в состав Рязанской из Тамбовской губернии в январе 1923 года. В феврале
1924 года 6 из 14 уездов (Елатомский, Данковский, Михайловский, Прон-ский, Сапожковский, Спас-Клепиковский) были упразднены. В августе
1925 года волости (их число составляло 65) были разделены между 8 оставшимися уездами (Касимовский, Раненбургский, Ряжский, Рязанский, Сасовский, Скопинский, Спасский, Зарайский). 14 мая 1928 года было решено объединить в составе образованной Центральной Черноземной области Воронеж, Курск, Тамбов и Орел. Президиум ЦИК объявил в июне
XXX

1928 г., что Раненбург из состава Рязанской губернии также передается в состав ЦЧО, за исключением Александро-Невской волости, которая отошла к Ряжскому уезду Рязанской губернии.
Карта Рязани существенно изменилась в течение периода, к которому относятся материалы этого сборника. В июне 1929 года была образована Московская область, включавшая 10 округов, в числе которых был и Рязанский. Это решение преобразовало административно-территориальную структуру Рязанской губернии, созданную в 1925 году и состоявшую из 8 уездов и 65 волостей. Рязанский округ был создан в составе Касимовского, Ряжского, Сасовского и Спасского уездов в их полном составе, а также частей Зарайского, Рязанского и Скопинского уездов. Округ подразделялся на 27 районов: Александро-Невский, Елатомский, Ерахтур-ский, Ермишинский, Захаровский, Ижевский, Кадомский, Касимовский, Клепиковский, Кораблинский, Михайловский, Пителинский, Пронский, Рыбновский, Ряжский, Сапожковский, Сараевский, Сасовский, Северо-и Южно-Рязанский, Спасский, Старожиловский, Тумский, Ухоловский, Чучковский, Шацкий, Шиловский. В июне 1930 года Северо-Рязанский и Южно-Рязанский районы были объединены в Рязанский район.
ЦИК и СНК СССР приняли 23 июня 1930 года решение «О ликвидации округов», которое вступало в силу с 1 октября 1930 г. Решение гласило, что с отменой округов границы сельсоветов и районов не меняются. С 1930 до 1937 год Рязань оставалась частью Московской области. 2 марта 1935 года ЦИК издал постановление «О новой структуре Московской области», которое устанавливало 130 районов в составе Московской области. Постановление ЦИК от 26 сентября 1937 года разделило Московскую область на Тульскую, Рязанскую и Московскую. В состав Рязанской области в тот момент вошло 39 районов, выделенных из бывшей Московской и 13 районов из Воронежской областей. Границы Рязанской области продолжали незначительно изменяться как до, так и после второй мировой войны. На 1990-е гг. Рязанская область состоит из 25 районов с общей численностью около 1 337 000 человек.
Примечания
1 Соколов Н.Г. Восстановление и дальнейшее развитие сельского хозяйства Рязанской губернии в 1920-1927 гг. — В кн.: Некоторые вопросы каеведения и отечественной истории. Ученые записки. Т. 3. Рязань, 1972. С. 35.
2 Попов И.П., Степанова Е.С., Тарабрин Е.Г., Фулин Ю.В. Два века Рязанской истории. Рязань, 1991. С. 135.
3 См.: Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919—1921 гг. («Антонов-шина»): Документы и материалы. Тамбов, 1994.
4 Из истории коллективизации сельского хозяйства Рязанской области (1927— 1935 гг.). Рязань, 1962. С. 5.
5 Попов и другие. Указ. соч. С. 135.
6 Из истории коллективизации... С. 5.
7 Степанова Е.С. Сельское хозяйство и деревня в XIX веке. — Рязанская энциклопедия. Рязань, 1995. С. 518-519.
8 Там же.
9 Попов и другие. Указ. соч. С. 145.
10 Рязанский государственный пединститут. Ученые записки. Т. XVIII. Рязань, 1957. С. 40.
11 Попов и другие. Указ. соч. С. 66.
12 Там же. С. 70.
XXXI

13 Попов и другие. Указ. соч. С. 70—77.
14 Там же. С. 75.
15 Тульцева Л.А. Община и аграрная обрядность рязанских крестьян на рубеже XIX-XX вв. — Русский семейный и общественный быт. М., 1989. С. 46.
16 ГАРО, ф. 2, on. 1, д. 216, л. 31-32. См. документ № 67.
17 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (вн. 1), д. 5, л. 335. См. документ № 71.
18 Попов и другие. Указ. соч. С. 164.
19 Там же. С. 164-172.
20 Там же. С. 170. См.: Маргулис Н.Д., Лебедева Г.В., Тумаркина Г.И. Крестьянское движение в Рязанской губернии в годы первой русской революции. Документы и материалы. Рязань, 1960. Крестьяне собирались на незаконные сходы (документы 55, 57, 76, 91) и предъявляли специфические требования помещикам о заработке, арендной плате, долгах или правах на пользование лесами и лугами (документы 21, 28, 29, 37). В некоторых деревнях прошли демонстрации (документы 58, 63).
21 Маргулис и другие. Указ. соч. С. 6.
22 Там же. С. 10-12.
23 Там же. С. 11. (См. документы 58, 62, 68, 75).
24 Там же. С. 11-18. (Док. 119.)
25 См. Попов и другие. Указ. соч. С. 185.
26 Тульцева. Указ. соч. С. 46. Над проблемой осуществления Столыпинской реформы в Рязани успешно работает C.Gaudin из США.
27 Суслов А.И. Борьба за хлеб в Рязанской губернии в первые годы советской власти (1917—1918). — Рязанский госпединститут. Некоторые вопросы. С. 69.
28 фудин Ю.В. Распределение частновладельческих земель и инвентаря помещичьих имений в Рязанской губернии в 1918 году. — Рязанский госпединститут. Некоторые вопросы. С. 69.
29 Степанова Е.С. Сельское хозяйство. — Рязанская энциклопедия. С. 481.
30 Суслов А.И. Указ. соч. С. 81.
31 Из истории коллективизации... С. 5.
32 Фулин Ю.В. Распределение... С. 59. Сноска 22.
33 Там же. С. 59-60.
34 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (вн. 1), д. 5, л. 55, 102-134. См. документы № 26, 31.
35 ГАРО, ф. 2, on. 1, д. 216, л. 23-68. См. документ № 67.
36 Суслов А.И. Указ. соч. С. 82-92.
37 Там же. С. 84.
38 Соколов Н.Г. Указ. соч. С. 50.
39 Хорошилов Г.В. Создание материально-технических и политических предпосылок массовой коллективизации сельского хозяйства в 1927—1929 гг.
40 Статистический справочник по Рязанскому округу за 1927—28—29 гг. Рязань, 1930. С. 244-247.
41 Соколов Н.Г. Указ. соч. С. 47-55.
42 См. например ГАРО, ф. Р-4, оп. 3, д. 13, л. 74-76, 649-682.
43 Хрошилов Г.В. Указ. соч. С. 50.
44 Соколов Н.Г. Указ. соч. С. 54-55; ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (вн. 1), д. 5, л. 128.
45 Там же. С. 81.
46 Хрошилов Г.В. Указ. соч. С. 50.
47 Из истории коллективизации... С. 6.
48 Хрошилов Г.В. Указ. соч. С. 73.
49 Там же. С. 58-61.
50 Рабочий клич, 1929, 13 сент.
51 Хрошилов Г.В. Указ. соч. С. 54—55.
XXXII

Коллективизация и Рязанский округ. 1929—1930 гг.
Линн Виола
7 ноября 1929 года, в двенадцатую годовщину Октябрьской революции, в статье «Год великого перелома» Сталин объявил, что середняк пошел в колхозы1 . Действительно, коллективизация значительно ускорилась к этому времени, перегоняя довольно скромные темпы обобществления сельского хозяйства, которые планировались после XV съезда партии (декабрь 1927 года), впервые провозгласившего коллективизацию насущной задачей2 . На XVI партийной конференции (апрель 1929 года) при разработке первого пятилетнего плана развития сельского хозяйства, предполагалось коллективизировать 9,6% крестьян в 1932/33 и 13,6% (примерно 3,7 миллионов хозяйств) в 1933/34 хозяйственном году. Эти наметки были пересмотрены в сторону увеличения в конце лета — осенью 1929 года, когда сначала Госплан призвал коллективизировать в течение 1929/30 года 2,5 млн. крестьянских хозяйств, а затем Колхозцентр, с последующим утверждением Совнаркомом, решил, что 3,1 млн. крестьянских хозяйств будут объединены в колхозы к концу 1929/30 года3.
8 действительности к 1 июня 1928 года в колхозы вступили 1,7% крестьянских хозяйств. В период между 1 июня и 1 октября 1929 года доля обобществленных хозяйств выросла с 3,9 до 7,5%. Особенно быстрыми темпами коллективизация шла в основных зерновых районах. Нижняя Волга и Северный Кавказ опережали все другие регионы, достигнув соответственно 18,1 и 19,1% коллективизированных хозяйств к октябрю4. Высокие темпы коллективизации, достигнутые в регионах, не соответствовали, однако, утверждению Сталина, что середняк пошел в колхозы. Говоря, что среднее крестьянство добровольно повернуло в сторону социалистического земледелия, Сталин подразумевал, что большинство крестьян было готово к коллективизации. В действительности же преимущественно бедняки вступали в колхозы в то время. И хотя, несомненно, был определенный подлинный энтузиазм масс, но в областях и краях уже начали прибегать к принуждению, для того чтобы достичь высоких показателей коллективизации5 .
Даже уже на этом раннем этапе коллективизация широко насаждалась сверху. Под руководством местных партийных комитетов, которые действовали с поддержки и согласия центра, районные власти, городские коммунисты и рабочие несли коллективизацию в деревню. Отряды по заготовке зерна, уже одержимые желанием достичь высоких показателей, массово направлялись в районы коллективизации6 . Грозящие социальным взрывом антикрестьянские настроения в городах, подогреваемые перебоями с хлебом, слухами о «кулацком саботаже», давно кипящими антипатиями между городским и сельским населением особенно сильно поразили рядовых коммунистов и промышленных рабочих, в том числе и тех, кто направлялся на работу в деревню7 . Сочетание официального давления, местной инициативы и необузданных действий руководителей низшего уровня, тесно переплетавшиеся в реальной действительности, создали базу
* Перевод с английского Елены Осокиной.
2 — 3181
XXXIII

для безудержного увеличения темпов коллективизации. Воодушевляемый «успехами» на местах, Центр требовал все более высоких показателей и это вело к ситуации, в которой Центр и периферия, как бы соревнуясь в перетягивании каната, подстегивали друг друга, перевыполняя планы, постоянно пересматривая их, накручивая темпы коллективизации.
Ноябрьский 1929 года Пленум партии формально утвердил сплошную коллективизацию, оставив разработку конкретной политики ее осуществления на рассмотрение комиссии Политбюро, которая должна была начать работу в следующем месяце. Пленум единогласно и шумно одобрил решение подтолкнуть коллективизацию вперед. Хотя некоторые партийные лидеры высказали свою озабоченность применением насилия в ходе коллективизации и неподготовленностью летне-осенней кампании, — например, С.И.Сырцов, первый секретарь Сибирского крайкома, вдова В.И.Ленина Надежда Крупская, которая говорила об исчезновении «убеждения» в деревне, члены украинской делегации С.В.Косиор и Г.И.Петровский, — большинство секретарей местных партийных комитетов выразили свой энтузиазм в поддержку проводимой политики, замалчивая проблемы и обещая закончить коллективизацию в течение 1—1,5 лет. Председатель Колхозцентра Г.Н.Каминский, правая рука Сталина В.М.Молотов в сопровождении хора сторонников постоянно подталкивали пленум к экстремальным решениям, призывая закончить коллективизацию в 1930 году, и даже в одном из случаев к весне 1930-го. На призывы улучшить подготовку и планирование кампании Сталин возражал: «Вы думаете, что все можно организовать заранее?» Разговоры «о трудностях» отклонялись как оппортунистические8.
В то время как темпы коллективизации продолжали возрастать, комиссия Политбюро, образованная в декабре 1929 г., и ее 8 подкомитетов под руководством наркома земледелия И.А.Яковлева готовили планы и законы по колхозному строительству. Комиссия призвала закончить коллективизацию в основных зерновых районах за 1—2 года, в остальных зерновых районах за 2—3 года, а в наиболее важных незерновых районах за 3—4 года. Комиссия также постановила, что организационной формой колхоза будет артель, в рамках которой должны обобществляться земля, труд, рабочий скот, основной инвентарь. Крестьянам разрешалось оставить в личном хозяйстве домашний скот, необходимый для обеспечения собственного потребления. Любые формы обобществления крестьянской собственности, которые выходили за рамки артели, должны были зависеть от жизненного опыта и роста среди крестьян «убеждения в прочности, выгодности и преимуществе» коллективного ведения хозяйства. Кулаков ожидала конфискация средств производства (которые затем передавались в колхозы), переселение или ссылка. Подкомитет по вопросам, связанным с судьбой кулаков, считал бесполезным решать «кулацкую проблему» высылкой всей массы кулачества «в отдаленные районы». Вместо этого он рекомендовал использовать дифференцированный подход к решению задачи «ликвидации кулачества как класс». Наиболее опасные кулаки должны были быть арестованы и высланы. Вторая группа, куда входили хотя и менее, но все же социально опасные кулаки, также должна была быть выслана, тогда как третью группу кулаков следовало использовать на работе в колхозах по месту жительства на положении лишенных гражданских прав до тех пор, пока они не заслужат восстановления в правах гражданства. И, наконец, комиссия высказала предостережения как против попыток сдерживать коллективизацию, так и против попыток проводить ее декретированием9 .
Постановление комиссии Политбюро было опубликовано 5 января 1930 года. В нем говорилось, что коллективизация на Нижней и Средней Волге, Северном Кавказе должна быть закончена к осени 1930, в крайнем
XXXIV

случае — к весне 1931 года. Темпы коллективизации, следовательно, вновь ускорялись. Постановление утверждало артель в качестве основной организационной формы колхозов, не приводя при этом какие-либо разъяснения., высказанные ранее в работе комиссии. Сталин лично вмешался, приказав убрать все разъяснения по поводу артели, которые, как он считал, больше относились к юрисдикции Наркомзема. Кулак будет «ликвидирован как класс» — Сталин уже сказал об этом в речи 27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов — и не будет допущен в колхозы. Именно Сталин и его сторонники в руководстве, пересмотрев решения декабрьской комиссии, сделав постановление неясным, нечетким в основных определениях и оставив в нем лишь очень слабые предостережения против насильственных методов коллективизации, ответственны за дальнейшую радикализацию и без того крайне экстремистских установок начавшейся кампании10. Сталин, как и многие другие, очевидно, был сторонником наименьшего планирования, считая, что «революционная инициатива» масс, под коими он более понимал своих исполнителей на местах, определит действительные формы коллективизации.
Ко времени публикации постановления процент коллективизированных хозяйств в СССР подскочил с 7,5 в октябре до 18,1% на 1 января 1930 года, с еще более высокими показателями по основным зерновым районам (Нижняя Волга — 56—70%, Средняя Волга — 41,7%, Северный Кавказ — 48,1%). И в январе действительность продолжала перегонять плановые наметки коллективизации. К 1 февраля 1930 года в СССР было коллективизировано 31,7% крестьянских дворов. По отдельным регионам темпы были еще выше (Московская область — 31,7% коллективизированных хозяйств, ЦЧО — 51, Урал — 52,1, Средняя Волга — 51,8, Нижняя Волга — 61,1, Северный Кавказ — 62,7, Украина — 30,5%)и .
Ликвидация кулачества как класса, короче говоря, раскулачивание, также далеко продвинулось вперед и широко распространилось по стране благодаря действиям местных комитетов партии, которые, предвосхищая распоряжения Москвы, издавали свои собственные директивы и постановления. Комиссия Политбюро, возглавляемая В.Молотовым, с 15 по 26 января разрабатывала постановление ЦК о раскулачивании. К этому времени раскулачивание, как и весь процесс коллективизации, вышло далеко за рамки начальных планов, намеченных декабрьской комиссией Политбюро, превратившись в насилие и грабеж. 18 января 1930 года ОГПУ в лице Г.Ягоды выпустило «специальную директиву» по Северному Кавказу, Украине, Центральной Черноземной области (ЦЧО), Белоруссии, Нижней и Средней Волге относительно предстоящей массовой высылки кулацких семей. Директива номер 776 приказывала для проведения раскулачивания создать при полномочных представителях ОГПУ на местах «оперативные группы». 23 января последовала новая директива ОГПУ, подписанная Ягодой, которая требовала от региональных комитетов определить для каждого района число кулацких семей первых двух категорий, транспортные планы для выселения, меры безопасности, а также финансовые вопросы. В ответ на директивы ОГПУ некоторые местные партийные комитеты издали свои собственные директивы по раскулачиванию (Урал — 21 января, Нижняя Волга — 24 января, ЦЧО — 27 января, Украина и Средняя Азия — 28 января и Северный Кавказ — 29 января), в некоторых случаях вызывая гнев Центра за торопливость и завышенные темпы12 . Комиссия Молотова после этого должна была не только реагировать на ускорившийся ход кампании, но и попытаться установить контроль, дабы избежать полной анархии, продолжая при этом, однако, поддерживать наиболее крайние проявления политики коллективизации13 . г*
XXXV

Следуя рекомендациям декабрьской комиссии, комиссия Молотова разделила кулаков на 3 категории. Наиболее опасных, около 60 ООО глав крестьянских семей, ожидала смертная казнь или концентрационные лагеря. Их семьи после конфискации имущества (им оставлялись только самые необходимые вещи) должны были быть высланы в отдаленные части страны. Дополнительно 150 ООО семей кулаков, отнесенных к категории менее опасных, но все же представляющих социальную угрозу, также должны были после конфискации их имущества быть высланы в отдаленные регионы. В качестве основных мест ссылки для этих двух категорий кулаков были установлены Северный край (высылке туда подлежало 70 ООО семей), Сибирь (50 ООО семей), Урал (20 000-25 000 семей) и Казахстан (20 000—25 000 семей). Последняя категория кулаков, более полмиллиона семей, подлежала после частичной конфискации имущества переселению внутри районов, в которых они жили. Термин «кулак», нечеткий сам по себе, к тому же определялся широко, включая не только кулаков, но и (используя язык того времени) «бывших»: помещиков, полупомещиков, белогвардейцев, бандитов, активных членов церковных советов и сект, священников и любого, кто в настоящий момент «проявлял к(онтр)-р(еволюционную) деятельность». Общее число раскулаченных не должно было превышать 3—5% населения. Проведение арестов и переселений было поручено ОГПУ. Следовало выполнить всю операцию в течении 4 месяцев, причем половину «работы» — к 15 апреля. Районные советы с помощью сельсоветов, бедных крестьян и колхозников отвечали за составление списков имен кулаков и осуществление конфискаций. Директивы комиссии, выпущенные в конце январе и начале февраля, предупреждали против подмены коллективизации неприкрытым раскулачиванием, а также против раскулачивания тех крестьян, чьи родственники работали в промышленности или проходили службу в армии14 .
Прошло немало времени с того момента, как коллективизация и раскулачивание вышли из-под контроля Центра. Бригады «коллективизато-ров», наделенные экстраординарной властью полномочных представителей, объезжали деревни и под угрозой раскулачивания, часто с наганом в руке, заставляли крестьян вступать в колхозы. Запугивания, оскорбления и часто физическое насилие использовались, чтобы заполучить подписи крестьян. Темпы коллективизации продолжали расти в феврале, достигнув 57,2% коллективизированных дворов к 1 марта и нереально высоких показателей по регионам: 74,2% в Московской области; 83,3 в ЦЧО; 75,6 на Урале; 60,3 на Средней Волге" 70,1 на Нижней Волге; 79,4 на Северном Кавказе и 60,8% на Украине15. Высокие проценты изобличали тот факт, что большинство колхозов были «бумажными коллективами». Эти проценты были достигнуты «в гонке за показателями», в которой участвовали областные, краевые, окружные и районные партийные организации. Коллективизация часто представляла ни что иное, как колхозный договор и председателя, обобществление скота и ужас раскулачивания.
Раскулачивание не было выдумкой. Хотя депортации в отдаленные районы страны часто происходили не сразу, крестьян, зачисленных в кулаки, выселяли из их домов или заставляли меняться домами с бедняками, отбирали у них имущество, включая часто даже домашнюю утварь, безделушки и одежду. «Кулаков» срамили, оскорбляли, избивали на глазах сельского общества. Раскулачивание иногда проводилось «конспиративно»: глубокой ночью стучали в дверь и окна, приводя в ужас семьи и выгоняя на улицу полураздетых людей16 . У раскулачиваемых отбирали зачастую все, включая детское белье и серьги, вырванные прямо из ушей женщин. В Сосновском районе Козловского округа ЦЧО окружное руководство говорило «о необходимости раскулачивать так, чтобы оставить в одних шта
XXXVI

нах и стенах»17. Крестьяне Мариупольского округа Украины писали, что идут «погромы, грабежи, гонения, террор, выселение... В коллективы гонят почти силой оружия. Разве это свобода? Это крепостное право»18.
Деревня была погружена, по словам самих крестьян, в «варфоломеевскую ночь». По мере того, как репрессии, применяемые государством, возрастали, росло и крестьянское сопротивление, что, в свою очередь, вызывало дальнейшее усиление репрессий со стороны руководства. В результате нарастала казавшаяся бесконечной волна арестов, грабежей, избиений и ярости. В 1930 году в СССР было зарегистрировано 13 754 массовых выступления, подавляющее большинство которых пришлось на первую половину года. В том же году ОГПУ зарегистрировало 13 794 случаев крестьянского «террора», начиная с поджогов и актов вандализма, кончая нападениями и убийствами, в основном, против местного руководства и сельских активистов19. Рост насилия резко оборвался, однако, когда 2 марта
1930 года Сталин опубликовал статью «Головокружение от успехов», где, отказываясь взять ответственность на центральное руководство, обвинил в злоупотреблениях местные власти, которые действительно потеряли голову от успехов20. Вскоре после публикации сталинской статьи показатели коллективизации стали отчаянно падать, так как крестьяне использовали имя Сталина в борьбе против проводников политики коллективизации на местах. Крестьяне массово выходили из колхозов, в результате чего процент обобществленных хозяйств в СССР упал с 57,2 в марте до 38,6 — в апреле, 28 — в мае и продолжал далее снижаться пока не достиг низшей отметки — 21,5% в сентябре. Снижение показателей по областям и краям также было резким. Между 1 марта и 1 мая процент коллективизированных хозяйств упал в Московской области с 74,2 до 7,5; в ЦЧО — с 83,3 до 18,2; на Урале — с 75,6 до 31,9; на Нижней Волге — с 70,1 до 41,4; на Средней Волге — с 60,3 до 30,1; на Северном Кавказе — с 79,4 до 63,2 и на Украине — с 60,8 до 27%21 . Крестьянское сопротивление достигло своего апогея в марте — тогда ОГПУ зарегистрировало 6528 случаев массовых выступлений22.
Наступившей осенью 1930 г., однако, коллективизация возобновилась, хотя и не прежними головокружительными темпами. Основные зерновые районы завершили сплошную коллективизацию к 1932 году, к концу первой пятилетки; другие районы продвигались к этой цели медленнее, достигнув ее, в основном, к концу 1930-х годов. Более 1 млн. крестьянских семей были в той или иной степени раскулачены в период сплошной коллективизации. Из них около 381 026 семей (общей численностью 1 803 392 человека) были высланы в 1930 и 1931 — в годы наиболее активных депортаций23. Переселения представляли, возможно, один из наиболее трагических эпизодов десятилетия, отмеченного ужасом. Подготовка переселений — транспорт, жилье, пища, одежда, медицинская помощь — осуществлялись одновременно с самими переселениями. Результаты были катастрофическими. Эпидемии бушевали в спецпоселениях, унося молодых и старых. Согласно июльскому отчету 1931 года, только в одном Северном крае в мае 1931 года умерло более 20 000 человек24. По подсчетам Н.А.Ивницкого, от 400 000 до 500 000 человек, вероятно, умерли в 1930 и
1931 годах, в то время как статистика, приведенная В.Н.Земсковым, свидетельствует, что 281 367 депортированных умерли в местах ссылки в период между 1932 и 1934 годами25 . «Кулаку» следовало исчезнуть из российской деревни навсегда, а крестьянство, которое осталось, было превращено в подобие подданных.
XXXVII

* * *
В 1929—1930 годах Рязанский округ входил в состав Московской области, находясь порядка 196 км от Москвы26. Расположенный в юго-восточной части Московской области, Рязанский округ не относился к числу районов, специализировавшихся на производстве товарного зерна, и как часть Московской области был отнесен к числу потребляющих регионов. Хотя резолюция Центра по коллективизации от 5 января 1930 года ничего не говорила о темпах коллективизации в потребляющих районах, Сталин позже заявил, что в них коллективизация будет закончена к концу первой пятилетки27. Ранее, в июне 1929 года, секретарь Московского областного комитета партии К.Я.Бауман призвал коллективизировать 25% крестьянских хозяйств области в течение 5 лет. В то время Московская область занимала 21 место в стране по темпам коллективизации — 1,8% крестьянских дворов было объединено в колхозы28. К декабрю 1929 года Московский областной комитет партии ускорил темпы коллективизации в области, призывая закончить сплошную коллективизацию в Рязанском округе к весне 1931 года. Меньше месяца спустя после этого, в январе 1930 года, когда Московская область перепрыгнула на 4 место в стране по темпам коллективизации (14,3% обобществленных дворов) объединенный пленум Московского областного комитета партии и Комиссии партийного контроля провозгласил, что 40% крестьянских хозяйств Московской области и 100% хозяйств Рязанского округа будут коллективизированы к весне 1930 года29 .
Рязанский окружной комитет партии шел на шаг впереди областной организации. Уже в 20-х числах декабря 1929 года рязанское окружное руководство решило подтолкнуть сплошную коллективизацию в округе3". В течение предшествующей зимы 1928/29 года и весной 1929 г. округ, как и большая часть страны, находился в агонии социально-экономического кризиса, порожденного «военной тревогой» 1927 года и решением руководства страны применять «экстраординарные меры» в хлебозаготовительную кампанию. В городе Рязани и других городах округа перебои с хлебом стали хроническими. Было введено нормирование, но нормы для рабочих оставались низкими, длинные очереди и высокие цены были повсюду в магазинах. Сводки ОГПУ регулярно рапортовали о том, что недовольство рабочих продовольственной ситуацией росло31. В таком же положении находились бедняки в деревне, там также ощущался недостаток хлеба и некоторые крестьяне даже употребляли в пищу суррогаты вместо хлеба32. Середняки и зажиточные были повсеместно недовольны изъятиями хлеба и налогами. Зажиточные крестьяне оказались в финансовых тисках, так как режим, стараясь изъять избыточную денежную массу из деревни, усиливал налоговый пресс33. Сводки ОГПУ свидетельствуют о недовольстве в деревне и растущих панических настроениях, которые подогревались слухами о скорой войне и голоде34 .
Несмотря на общественное настроение, а возможно по его причине, режим усиливал пресс заготовок и налогов. В Рязанском округе руководство хвасталось, что 88% плана заготовок было выполнено к 23 сентября 1929 года35. Заготовки, тем не менее, сопровождались мириадами проблем, начиная от недостатка хранилищ, включая трудности с транспортом и хронические случаи, когда зерно оставалось гнить под открытом небом36 . Число случаев «кулацкого террора» (по терминологии ОГПУ) росло, в период с 1 августа до 15 декабря 1929 года было зарегистрировано 58 случаев. Два крупных крестьянских выступления — бабьи бунты, происшедшие по причине использования церквей для хранения зерна, были зарегистрированы в ноябре37.
XXXVIII

В момент кризиса и растущего напряжения сплошная коллективизация и пришла в Рязанский округ. Между 1 и 15 декабря процент обобществленных крестьянских хозяйств вырос с 6,5 до 7,8; в 51 деревне округа началась сплошная коллективизация38. 15 декабря был создан окружной штаб коллективизации, соответствующие районные штабы начали свое существование в декабре и начале января39 . Рязань вызвала Тулу на социалистическое соревнование и внутри самого Рязанского округа районы соревновались в темпах коллективизации40 . Соревнование продолжалось в течение января 1930 года, несмотря на организационный хаос (по словам самого ОГПУ), недостаток руководства со стороны окружкома и московских директив типа «работайте так, как считаете лучше»41 . Крестьяне ответили на это наступление разбазариванием скота и волной бабьих бунтов42 . К концу января на совещании секретарей райкомов многие жаловалось на отсутствие ясных указаний о раскулачивании. Большинство соглашалось, что раскулачивание представляло «большой стимул» для коллективизации. Многие уже начали раскулачивание, как и закрытие церквей, предвосхищая указания Центра. В Елатомском районе раскулачивание началось во время хлебозаготовок, а в Пронском районе бедняки начали раскулачивание после совещания по кулацкой проблеме, которое состоялось 15 января. В Чучковском районе раскулачивание началось осенью, хотя «ликвидация» — только после речи Сталина на конференции марксистов-аграрников 27 декабря 1929 года43. К 1 февраля 1930 года 34% крестьянских хозяйств округа было коллективизировано, отдельные районы имели еще более высокие показатели (например, Пителинский район — 53%)44 .
В феврале 1930 года Рязанский окружной отдел ОГПУ во главе с Извековым создал оперативный штаб для руководства раскулачиванием. Штаб, в соответствии с определением Центра, отнес 900 человек к первой категории кулаков, 2000 — ко второй категории45. К 18 февраля Пителинский район достиг (на бумаге) 100% коллективизации, за ним следовал Сасов-ский район — 73% и Шацкий район — 50%46 . К 20 февраля 75,3% крестьянских хозяйств в округе было коллективизировано, показатели по Пите-линскому, Тумскому, Сп. Клепиковскому районам колебались около 100%47 . Раскулачивание определенно показало себя «большим стимулом» для коллективизации. Оно являлось и причиной крестьянского сопротивления. Начиная со второй половины февраля, нарастал поток отчетов ОГПУ о бегстве кулаков, самоубийствах, разбазаривании имущества, распадающихся колхозах и — наиболее тревожные из всех — о волнениях и бабьих бунтах, особенно сильных в восточных районах округа, где темпы коллективизации были наивысшими48. Восстание в Пителинском районе, где коллективизация к середине февраля 1930 года достигла 100% и более 400 хозяйств было раскулачено, относилось к числу наиболее жестоких в стране. Восстание началось в деревне Веряево 22 февраля по причине насильственного обобществления семенного зерна и затем быстро распространилось по всему Пителинскому, а после того, как крестьянские ходоки разнесли известие о беспорядках в Веряево, и по другим восточным районам округа49 .
Как и везде по стране, в Рязанском округе коллективизация начала стихать в начале марта 1930 года. В обстановке насильственного закрытия церквей, раскулачивания порядка 3457 хозяйств, бегства из деревни почти 500 кулаков и повсеместных восстаний статья Сталина, опубликованная 2 марта 1930 года, привела к массовому выходу крестьян из колхозов. В восточных и южных районах округа выход крестьян начался уже в конце февраля. Между 25 февраля и 10 марта доля коллективизированных хозяйств упала в Пителинском районе с 90 до 5%. В других местах с публикацией «Головокружения от успехов» массовый выход из колхозов либо
XXXIX

начался, либо значительно ускорился. Колхозы, большинство которых являлись «бумажными», рассыпались как карточные домики50 . Массовые выступления продолжались во многих районах, так как местные власти сопротивлялись попыткам крестьян выйти из колхозов и возвратить отобранную собственность51 . К 1 апреля только 11% хозяйств в округе оставались в колхозах52.
В период с марта по июнь 1930 года Центр практически оставил окружное и районное руководство на произвол судьбы, превратив их в «козлов отпущения» для вымещения крестьянами гнева. В Рязанском округе крестьяне продолжали открытое сопротивление, включая волнения и бабьи бунты, попытки открыть закрытые церкви, вернуть собственность, отобранную в колхозы, и остановить раскулачивания53. Большинство местных руководителей пошло на уступки крестьянским требованиям, но были и те, кто пытался сопротивляться столь резкому изменению политики. Центр в ответ предпринял наступление против местного руководства, проведя аресты и суды. К середине апреля 1930 года 15 советов и партийных организаций в Рязанском округе были распущены, 64 человека уволены с работы, 23 районных и 131 человек сельских руководителей были привлечены к суду за перегибы, допущенные в Рязанском округе, более 10 человек окружного руководства лишилось своих должностей в Московской области54 . 18 апреля 1930 года Бауман был уволен с поста секретаря Московского обкома партии. Политбюро поставило в вину Бауману его выступление на январском 1930 года пленуме Московской партийной организации, где он призвал к подстегиванию темпов коллективизации и ликвидации нэпманов, а также его «несопротивление насилию» на мартовском 1930 года пленуме Московской организации, на котором Бауман отказался признать перегибы и завышен-ность темпов коллективизации. Политбюро перевело Баумана на работу в Секретариат ЦК, заменив его на посту секретаря Московского обкома Л.М.Кагановичем55.
Хотя крестьянские выступления продолжались и летом 1930 года после перетряхивания Московской областной и Рязанской окружной партийных организаций, положение в деревне стало стабилизироваться. Доля коллективизированных хозяйств составляла порядка 8%56 . Жизнь и труд в колхозах часто характеризовались хаосом, беспорядком и плохим руководством, единоличники и колхозники постоянно ругались из-за земли и колхозной собственности57. Тем не менее рязанские крестьяне успешно провели посевную и в течение спокойных летних месяцев занимались обычными полевыми работами. Вторая атака на крестьянство начнется грядущей осенью. Коллективизация пойдет менее быстрыми темпами после 1930 года, достигнув 45% в 1931, 50% — в 1932 и 70% — в 1933 годах. Сплошная коллективизация завершилась в Рязани только в 1935 году58.
* * *
Коллективизация, вероятно, была наиболее жестоким, после гражданской войны, эпизодом советской истории. И именно поэтому, по причине бесчисленных репрессий и страданий миллионов невинных людей, советское государство в течение долгого времени стремилось скрыть, фальсифицировать, отрицать существование этой чудовищной трагедии. Только с распадом Советского Союза стало возможным раскрытие правды о коллективизации. Архивы, одни более быстро, чем другие, постепенно начинают раскрывать свои секреты. Историки и архивисты стремятся воскресить прошлое и восстановить историю крестьянства периода сталинского правления.
XL

Благодаря более широкому доступу в архивы, российские и западные ученые начали писать «документированную» историю коллективизации. Изучение разработки политики и практического осуществления коллективизации и раскулачивания зимой 1929—1930 годов, статистика репрессий, открытия о голоде 1932—1933 годов впервые выявили истинные размеры трагедии коллективизации59 . Для того, чтобы секреты прошлого стали достоянием общества, историки и архивисты объединили свои усилия в реализации проектов по публикации обширного комплекса документов60 . Исследователи, однако, только начали свои изыскания. Так, например, мало было проведено серьезных архивных исследований о второй волне коллективизации и раскулачивания, начавшейся в сентябре 1930 и продолжавшейся до весны 1931 года, явно недостаточно известно о роли ОГПУ в раскулачивании, о судьбе спецпереселенцев (особенно на Севере), о роли религии и церкви в сопротивлении властям, о крестьянских активистах, женщинах, молодежи, жизни и труде в первых колхозах и т.д.
Настоящая публикация призвана заполнить некоторые лакуны в литературе. Публикуемая коллекция документов — первый в пост-советский период документальный обзор коллективизации на уровне округа61 . Подборка документов представляет, вероятно, лучшую и наибольшую подборку сводок ОГПУ по коллективизации и раскулачиванию. Выбор Рязанского округа для исследования — результат многих факторов: интереса к крестьянскому восстанию в Пителинском районе, публикации романа Бориса Можаева «Мужики и бабы», посвященного началу коллективизации в Рязанском округе, и исключительно богатых материалов Государственного архива Рязанской области (ГАРО). Хотя Рязанский округ, и особенно Московская область, по характеру сельской экономики и интенсивности коллективизации, возможно, не являются типичными и представительными, однако рязанский опыт интересен сам по себе. Документы, публикуемые здесь, позволяют взглянуть на коллективизацию в округе, в основном, глазами ОГПУ. Документы, с одной стороны, представляют руководство, охваченное необузданной и жестокой утопичной идеей — своеобразный мир Макара Нагульнова62 , с другой стороны, сопротивляющееся крестьянство, которое боролось за свою культуру и фактически за свое существование. Основная крестьянская метафора коллективизации — конец света — трагически отражает опыт рязанского крестьянства.
Публикуемые документы охватывают период с февраля 1929 по июль 1930 года. Большинство из них посвящено событиям первой половины 1930. Рязань стала округом Московской области только в июле 1929 года, но для того, чтобы показать кризис, нараставший накануне сплошной коллективизации, необходимо было вернуться назад к февралю 1929 года. Подборка документов концентрируется на событиях первой половины 1930 г. — первой фазе сплошной коллективизации, во-первых, потому, что документы по этому периоду чрезвычайно богаты, во-вторых, потому, что эти месяцы представляют наиболее важный период коллективизации. ГАРО хранит тысячи страниц сводок ОГПУ за 1928—1932 годы, большинство которых относится к 1929—1930 гг. Их публикация является значительным вкладом в изучение истории коллективизации. Ранние документальные публикации о Московской и Рязанской деревне не включали и не могли включать эти богатые источники, так как они только недавно были рассекречены63.
Сводки ОГПУ являются исключительно ценными материалами, представляющими широкий спектр информации. Многочисленность и детальность делают их превосходным источником. Написание по свежим следам событий, происходивших в округе, и важность, которая придавалась этим донесениям — почти ежедневные доклады с места действия — делают
XLI

сводки письменным источником, вероятно, наиболее «близким» к деревенской действительности того времени. Сводки ОГПУ не являются ни в коей мере объективным источником. Они составлены наблюдателями, а не наблюдаемыми. Исследователь должен помнить, с одной стороны, о заинтересованности ОГПУ в преувеличении размаха так называемой классовой борьбы, а, с другой стороны, о преуменьшении тех проблем, за которые ОГПУ отвечало перед Центром. Тем не менее, сводки ОГПУ — неоценимый источник и, как представляется, временами использовавшийся для проверки работы других организаций, вовлеченных в коллективизацию, так как в сводках докладывалось об успехах этих организаций, их проблемах и провалах в реализации политики Центра. В сводках ОГПУ, кроме того, была сделана подлинная попытка оценить общественное настроение — важная забота ОГПУ, в соответствии с той ролью, которую политическая полиция призвана была выполнять в «наблюдаемом» и контролируемом обществе. Понять значение сводок ОГПУ — задача непростая. Без сбора и анализа полной информации о делопроизводстве в ОГПУ мы не сможем вынести окончательного суждения об этих документах. Документы партийных, советских и судебных органов были включены в публикацию для того, чтобы дать представление о других, возможно, отличных от мнения ОГПУ точках зрения на происходившие события.
Книга «Рязанская деревня в 1929—1930 гг.: Хроника головокружения» представляет собой документальную панораму сталинской коллективизации. Редакторы не претендуют на полный и исчерпывающий обзор событий. Их целью является показ богатства документов так, чтобы читатель смог увидеть драму и трагедию Рязанской деревни, схваченной в тиски коллективизации.
Примечания
1 Сталин И.В. Сочинения в 13 томах. М., 1946-1952. Т. 12. С. 132.
2 XV съезд ВКП(б). Стенографический отчет в 2 томах. М., 1961—1962. Т. 2. С. 1419.
3 Davies R.W. The Socialist Offensive: the Collectivisation of Soviet Agriculture, 1929— 1930. Cambridge, MA. 1980. P. 112, 147.
4 Там же. С. 442.
5 Вылцан М.А., Ивницкий Н.А., Поляков Ю.А. Некоторые проблемы истории коллективизации в СССР // Вопросы истории. №3. 1965. С. 4—7. Lewin М. Russian Peasants and Soviet Power: A Study of Collectivization. New York. 1975. Ch. 15.
6 РГАЭ, ф. 260, on. 1, д. 6, л. 163-164.
7 Viola L. The Best Sons of the Fatherland: Workers in the Vanguard of Soviet Collectivization. New York. 1987. Ch. 1.
8 РЦХИДНИ, ф. 17, on. 2, д. 441, т. 1, л. 32, 69-70, 72, 104. Т. 2, л. 3-18, 33, 40, 42, 50, 56, 61, 64-72.
9 РГАЭ, ф. 7486, оп. 37, д. 40, л. 54-55, 213-217, 220, 230-231.
10 Постановление опубликовано в: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 7-е. Часть П. М., 1953. С. 544—547. Указание Сталина по поводу Наркомзема, о котором есть упоминание в опубликованном постановлении, см.: РГАЭ. Ф. 7486. Оп. 37. Д. 40. Л. 233. (Колхозцентр 10 декабря 1929 уже опубликовал собственное постановление, призывая к экстремально высоким темпам обобществления скота.) Указание Сталина об «уничтожении калака как класс», высказанное на конференции аграрников марксистов, см.: Сталин. Соч. Т. 12. С 169. Более детальную информацию о пересмотре
XLII

Сталиным решений Комиссии Яковлева см.: Ивницкий Н.А. История подготовки постановления ЦК ВКП (б) о темпах коллективизации сельского хозяйства от 5 января 1930 г. // Источниковедение истории советского общества. Вып. 1. М., 1964. С. 274-275; а также Письма И.В.Сталина В.М.Молотову, 1925-1936 гг. М., 1995. С. 171-173. В одном из писем Сталин пишет, что проект комиссии — «неподходящий».
11 Davies. Socialist Offensive. P. 442-443.
12 ГАРФ, ф. 9414, on. 1, д. 1944, л. 13-15. Ивницкий. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1994. С. 97-99, 101-102.
13 Более подробно об этом см.: Viola L. The Campaign to Eliminate the Kulak as a Class, Winter 1929-1930: A Reevaluation of the Legislation // Slavic Review. Vol. 45. No. 3 (fall 1986). P. 503-524.
14 Центральные директивы по раскулачиванию см.: РГАЭ, ф. 7486, оп. 37, д. 78, л. 1-3, 89—97. Ф. 7486, оп. 37, д. 138, л. 2-4. Основные директивы были опубликованы в: Неизвестная Россия. XX век. Т. 1. М., 1992. С. 189, 237-250 и Исторический архив. 1994. № 4. С. 147-152.
15 Davies. Socialist Offensive. P. 442-443.
16 Например, РГАЭ, ф. 7486, on. 37, д. 78, л. 63.
17 Там же. Д. 122, л. 174.
18 Цитируется по: Ивницкий. Коллективизация и раскулачивание. С. 140.
19 Viola L. Peasant Rebels Under Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. New York. 1996. P. 103-105, 136, 140.
20 Сталин. Соч. Т. 12. С. 191-199.
21 Davies. Socialist Offensive. P. 442-443.
22 Viola. Peasant Rebels. P. 136.
23 Правда от 16 сентября 1988 года. С. 3; Земсков В.Н. Спецпоселенцы (по документам НКВД-МВД СССР) // Социологические исследования. № 11. 1990. С. 3. Также см.: РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 52. Л. 20-21, где приводятся несколько более низкие данные. Число семей, сосланных в 1931, было выше, чем в 1930 году, возможно частично потому, что подразделение кулаков на три группы в 1931 году уже не применялось. (См.: Неизвестная Россия. Т. 1. С. 257.) Численность людей, в основном «кулаков», приговоренных к смерти в 1930 году, составляла 20 201, в 1931 году — 10 651 человек. См. Попов В.П. «Государственный террор в советской России, 1923—1953 гг.» // Отечественные архивы. № 2. 1992. С. 28-29.
24 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 120, д. 52, л. 69-70, 73, 80-85, 119-120, 186, 189-198. РГАЭ, ф. Р-5675, on. 1, д. 23а, л. 21, 48-50, 60.
25 Ивницкий. Коллективизация и раскулачивание. С. 250; Земсков. Спецпереселенцы. С. 6.
26 Справка об изменениях в административно-территориальном делении Рязанской области (1924—1937 гг.) // Из истории коллективизации сельского хозяйства Рязанской области (1927-1935 гг.) Рязань. 1962. С. 283. СССР: административно-территориальное деление союзных республик. М., 1980. С. 208.
27 Davies. Socialist Offensive. P. 202, п. 215.
28 Merridale С. Moscow Politics and the Rise of Stalin. New York. 1990. P. 73, 271, n. 40.
29 Там же. Davies. Socialist Offensive. P. 442.
30 ГАРО, ф. P-5, on. 2 (1), д. 5, л. 464-484.
31 ГАРО, ф. Р-4, оп. 3, д. 13, л. 67-69, 738-742. Ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 102-134.
32 ГАРО, ф. Р-4, оп. 3, д. 13, л. 74-76, 136-139, 156-158, 643-647, 679-682. Д. 11, л. 176-179.
33 ГАРО, ф. Р-4, оп. 3, д. 13, л. 49-51, 156-158, 679-682. Д. 11, л. 114-117, 186-189. Ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 102-134.
XLIII

34 ГАРО, ф. Р-4, оп. 3, д. 13, л. 18-20, 74-76. Ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 102-134.
35 ГАРО, ф. Р-4, оп. 3, д. 11, л. 1-8.
36 ГАРО, ф. Р-4, оп. 3, д. 11, л. 1-8. Ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 53-58.
37 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 102-134.
38 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 184-194.
39 Из истории коллективизации сельского хозяйства Рязанской области. С. 287, сноска 15.
40 Там же. Davies. Socialist Offensive. P. 215.
41 ГАРО, ф. Р-5, on. 2 (1), д. 5, л. 195-203.
42 Там же.
43 ГАРО, ф. 2, on. 1, д. 236, л. 8-16. Речь Сталина, в которой он впервые открыто сказал «о ликвидации кулачества как класса», см.: Соч. Т. 12. С. 141—172.
44 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 464-484.
45 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 309-321.
46 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 282-285.
47 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 290-299, 322-332.
48 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 286, 309-321, 322-332, 333-340, 403-411, 412-419, 420-431.
49 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 286, 333-340, 403-411, 435, 451-455.
50 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 439-450, 539-544.
51 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 562-573.
52 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 611-616.
53 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 574-579, 595-604. Д. 4, л. 162.
54 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 643-651, 690-695. Merridale. Moscow Politics and the Rise of Stalin. P. 68. .
55 РЦХИДНИ, ф. 17, on. 3, д. 783, л. 12—13, 21. (Этот документ будет опубликован в многотомном издании «Трагедия советской деревни». Под ред. В.П.Данилова, Р.Т.Мэннинг, Л.Виолы. Первый том ожидается к выходу в 1997 году.)
56 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 1010-1026, 1130-1153.
57 ГАРО, ф. Р-5, оп. 2 (1), д. 5, л. 760-765, 886-897, 915-922. Д. 4, л. 320-324, 378.
58 Из истории коллективизации сельского хозяйства Рязанской области. С. 14, 229.
59 Например, Ивницкий. Коллективизация и раскулачивание; Кондрашин В.В. Голод 1932/33 г. в деревне Поволжья // Вопросы истории. 1991. № 6; Осколков Е.Н. Голод 1932/33. Хлебозаготовки и голод 1932/33 года в Северо-Кавказском крае. Ростов-на-Дону. 1991; Осокина Е.А. Жертвы голода 1933 г. Сколько их? // История СССР. 1991. № 5; Васильев В. Крестьянские восстания на Украине, 1929—30 годы // Свободная мысль. 1992. № 9; Viola L. Peasant Rebels Under Stalin; Wheatcroft Stephen G. More Light on the Scale of Repression and Excess Mortality in the Soviet Union in the 1930s. // Stalinist Terror: New Perspectives. Ed. By J. Arch Getty and Roberta T. Manning. New York. 1993; Зеленин И.Е. О некоторых «белых пятнах» завершающего этапа сплошной коллективизации // История СССР. 1989. № 2; Земсков В.Н. Спецпереселенцы. Его же. Кулацкая ссылка в 30-е годы // Социологические исследования. 1991. №10.
60 Кооперативно-колхозное строительство в СССР. 1917-1922 гг. Документы и материалы. М., 1990. Кооперативно-колхозное строительство в СССР. 1923— 1927 гг. Документы и материалы. М., 1991. Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927-1932 гг. М., 1989. Из истории раскулачивания в Карелии, 1930—1931 гг. Документы и материалы. Петрозаводск, 1991. Коллективизация и голод на Украине, 1929-1933. Киев, 1992. Спецпереселенцы в Западной Сибири в 4 томах. Новосибирск, 1992—1996. Раскулаченные спецпереселенцы на Урале (1930—1936 гг.). Екатеринбург, 1993. Красная армия и коллективизация деревни в СССР (1928—1933 гг.). Наполи,
XLIV

1996. Трагедия советской деревни. Документы и материалы в 5 томах. М. Готовится к публикации. Также смотри публикации документов в журналах Исторический архив, Cahiers du Mond Russe. Vol. 35. N.3. 1994, а также многотомное издание Неизвестная Россия. М., 1992- .
61 В 1961 году Главное архивное управление СССР способствовало публикации большой серии документов под общим названием «История коллективизации сельского хозяйства СССР», основанной в основном на местных архивах. Две коллекции документов были посвящены Рязани: «Из истории коллективизации сельского хозяйства Рязанской области (1927—1935 гг.)». Рязань, 1962; «Коллективизация сельского хозяйства Центрального промышленного района (1927— 1937 гг.)». Рязань, 1971. См.: Viola L. Guide to Document Series // A Researcher's Guide to Sources on Soviet Social History in the 1930s. New York, Armonk. 1990.
62 Секретарь партийной ячейки Гремячего Лога в романе Михаила Шолохова «Поднятая целина».
63 См. сноску 61, где говорится о публикациях этих коллекций документов.

Рязанская деревня в 1929-1930 гг

Thursday, August 22, 2013

1 Рязанская деревня в 1929-1930